МИЭМ. Архивные фотографии

МИЭМ. Архивные фотографии 1970-1990

Коллекция фотографий студентов
Московского государственного института электроники и математики

На сайт «МИЭМ-85»

---
Литературные опусы выпускников и преподавателей МИЗМ,
образцы студенческого фолклора.
Еще один фрагмент общей картины 1970-1990.

НИКОЛАЙ БАЙТОВ
КАМИЛЬ МУСИН
СЕРГЕЙ НИКОЛЬСКИЙ
АЛЕКСАНДР КАПЫРИН
НАРОДНАЯ СКАЗКА


НИКОЛАЙ В. БАЙТОВ «КОШКА ШРЁДИНГЕРА»

Меня включили в список наблюдающих за Кошкой. «Смена составляет два часа. Больше — устаёшь, и наблюдение ослабевает. Мы ставим одну смену в сутки, — сказали мне. — Сколько смен вы сможете отработать?» — «Ну, я не знаю… — сказал я (действительно не зная своих возможностей). — Ну, неделю, может быть… Семь смен… Максимум десять. А сколько мне будут платить?»

Человек в горячей комнате откинулся на спинку кресла, расслабив ворот рубашки. Его галстук валялся перед ним, уже снятый и смятый, на полированной доске стола, где кроме этого галстука и телефона ничего больше не было. — А разве вы не из Лиги Обратимого Времени? — удивился этот человек, подняв на меня косматые, вспотевшие брови. — Нет, я приехал за свой счёт, — сказал я сухо, не вдаваясь в подробности. Он несколько секунд соображал, но, видимо, мой статус его не очень обескуражил. — В таком случае Ассоциация сможет вам выплатить по десять долларов за час. Это вас устраивает? — Думаю… да… — сказал я, быстро вычислив и сомневаясь, что мне хватит на обратную дорогу. — Ассоциация наша небогата, — человек сочувственно развёл руками, — мы стараемся продлить жизнь Кошки, но чем долее это длится, тем всё слабее делается интерес общественности и всё менее находится спонсоров. Не забывайте, что Кошка Шрёдингера была помещена в эту камеру и подвергнута непрерывному наблюдению пятьдесят лет назад. Так что, быть может, приходится даже удивляться, что до сих пор находятся энтузиасты, подобные вам… Он смотрел на меня. Я покорно склонил голову.
На другой день меня провели к окну, возле которого я должен был на два часа сменить предшествующего наблюдателя, молодого человека с редкой белобрысой бородкой. Кошка лежала в камере и спала, он не сводил с неё глаз. «Вы готовы?» — спросил он, не поворачивая ко мне головы. «Не совсем. Я хотел бы более точно знать, что мне следует делать», — сказал я. «Надо только смотреть внимательно на Кошку, не отрываясь от неё взглядом ни на мгновение. Больше ничего. Ну? вы смотрите?» — «Да, смотрю, — сказал я. — Только, пожалуйста, не уходите сразу, а поясните мне кое-что». — «Что именно?» — «Кошка спит?»
— «Спит». — «А что будет, если она проснётся?» — «Как? разве вы не знаете?» — поразился молодой человек. «Нет». — «А вы разве не из Лиги Обратимого Времени?» — «Да нет же. Я приехал сам по себе». — «Ах, вот оно что! Тогда, конечно, вы ничего не знаете, и вам нужно рассказать… Видите ли, Кошка не может проснуться, потому что в камере не происходит никаких событий». — «Как же это так?» — «А очень просто: поскольку наблюдение не прерывается ни на секунду, то волновые функции не коллапсируют. Значит, и событий нет. Всё существует лишь в возможности. Кошка может умереть, и чем дальше, тем вероятность этого события всё возрастает. Но эта вероятность никогда не реализуется, потому что для её реализации необходим коллапс волновой функции, а такой коллапс может произойти лишь в начальный момент наблюдения». — «Замечательно интересно! — воскликнул я. — Наверное, мне действительно повезло, что я могу стать участником этого уникального мероприятия!» — «Так вы и в самом деле ничего не знали?» — опять не мог поверить мой молодой коллега. «Да нет же! уверяю вас!» — уверял я, не отводя взгляда от Кошки. Она спала, свернувшись клубочком. Она была чёрная с белыми лапами, с какой-то клочковатой шерстью, будто изъеденной лишаём, и, по-видимому, очень худая: тазобедренные кости жалко выпирали из шкуры. «Вы её подкармливаете как-нибудь?» — спросил я. «Зачем же? — с готовностью отозвался коллега, который, встретив во мне новичка, не спешил идти отдыхать. — Вы не понимаете? — Это был бы процесс, это пошло бы время, начали бы происходить какие-то события, пошли бы химические реакции и так далее. Еда стала бы перевариваться и превращаться в экскременты, которые потом извергались бы…» — «Но почему? Ведь волновая функция, однако же, не могла бы коллапсировать, раз идёт непрерывное наблюдение». — «Вот именно! Видите: вы правильно понимаете! Туда вообще ничто не проникает, в эту камеру, кроме неотступного исследовательского взгляда. Поэтому там время стоит. Любые манипуляции — с Кошкой, с едой, с экскрементами, — впервые подвергнувшись наблюдению, непременно и сразу внесли бы туда временну́ю необратимость…» — «Позвольте, а почему вы уверены, — спросил я, — что Кошка до сих пор жива? Ведь пятьдесят лет, однако…» — «Эх, ну вы даёте!.. Впрочем, я ждал этого вопроса. Просто вы, коллега, ещё не научились ставить вопрос правильно. Ведь что такое жизнь и что смерть?
Кошка — та, которую вы перед собой видите, — является вероятностной комбинацией живой и мёртвой кошек. В каждый момент времени она есть суперпозиция двух волновых функций: Ψ и Ψ-сопряжённой. Причём, если Ψ(t) — функция «живой кошки» — движется из прошлого в будущее, монотонно возрастая, и означает вероятность её смерти в данный момент, то Ψ(t*)-сопряжённая, функция «мёртвой кошки», также монотонно возрастая, движется навстречу, то есть из будущего в прошлое, и означает вероятность… ну, вероятность её воскресения, да… Не желаете закурить?»
— «Ох, буду вам весьма признателен. Вы закуриваете?.. Дайте и мне… Ага… А дым не помешает?» — «Да вы его пускайте в сторону, чтобы не болтался перед глазами… Пепельница вот справа под вашей рукой. Пожалуйста, не отвлекитесь, когда будете стряхивать… Итак, что я хотел сказать? — Да, суперпозиция… Но дело в том, что, пока идёт непрерывное наблюдение, ни одна из этих функций не коллапсирует, то есть вероятности эти не реализуются. Мы можем сказать про Кошку только, что она «ни жива ни мертва», то есть и жива, и мертва одновременно с определёнными вероятностями этих состояний… нет, даже не так. Поскольку она была жива пятьдесят лет назад, в начале наблюдения, то и теперь, конечно, ничего не изменилось, потому что время в камере остановлено». — «Но позвольте, — возразил я, весьма удивлённый. — Если таковы жизнь и смерть, то ведь тогда я и сам являюсь суперпозицией двух волновых функций? Так или нет? Про меня, значит, тоже нельзя сказать определённо, жив я или мёртв, — а лишь с некоторой долей вероятности?» — «Совершенно правильно! — подхватил мой собеседник. — Видите, вы уже всё поняли. Разумеется, ничего определённого про вас сказать нельзя, пока не ведётся за вами наблюдение. Разве вы никогда не замечали, например, такого факта, что человек не только чувствует себя, но и реально остаётся более здоровым до тех пор, пока не обратится к врачу? Замечали? — Ну, вот видите! Стоит человеку пойти и лечь в больницу на какое-нибудь, допустим, обследование, — а там, глядишь, его уже и хоронят. Правда ведь? — В чём тут смысл? Да совершенно ясно: как только наблюдение включается, так волновая функция и коллапсирует! всё очень просто!» —
Я всё глядел на спящую Кошку и размышлял. Я не могу себе представить, какие сны снятся кошкам. Сон — это тоже был бы процесс. Вероятно, ей сейчас не снится ничего. В таком случае, думается, ей безразлично, жива она или мертва. Да, Шрёдингер был, наверное, не дурак, что посадил сюда кошку, а не человека: тот мог бы сам за собой наблюдать, если б, конечно, не спал и его сознание не выключалось… Да, несомненно, это важный пункт. И я сказал своему молодому объяснителю:
— Разве дело во врачах? Это смешно. Это такие мелкие возмущения и вторжения, что ими заведомо можно пренебречь. — Как? По сравнению с чем пренебречь? — Да хоть по сравнению с самонаблюдением. Вот что нас неотвратимо убивает — самонаблюдение, вот что! — О, вы имеете в виду рефлексию! — оживился и закивал он. — О, конечно! Вы абсолютно правы. Только заметьте, что рефлексия убивает нас лишь вследствие того, что она разрывна. Мы не можем обеспечить неотступного, внимательного слежения за собой, мы отвлекаемся на разные другие мысли, сигналы. Но если б, допустим, человек включился в бдительное самосознание раз и навсегда, то и момент смерти прошёл бы для него как виртуальный: его волновая функция не нашла бы лазейки, где бы ей коллапсировать. Я просто в этом уверен. Это настолько ясно!.. — Не знаю, — сказал я. — Идите отдыхайте. Я подумаю. — Иду, конечно. Обязательно. Я вернусь через два часа: ведь я снова после вас дежурю, и тогда вы скажете… — Разве вы дежурите несколько раз в сутки? — Да, три раза. Я давно тут, и мне доверяют. Очень мало сейчас новых людей подключается… Ну, до встречи. — Пока. — Я махнул рукой, не отводя взгляда от Кошки. Он ушёл, и я остался один.
Николай Байтов



КАМИЛЬ МУСИН
ПЕСНЯ СНА

Когда душа растратится в потерях,
А на губах застынет соль побед,
На помощь сердцу, что наивно верит,
Нисходит сна спасительный навет.
Он говорит травой, он пишет облаками.
И речь его, слышна и не слышна,
Плывет, как зуд пчелиный над лугами,
Как не изведавшая берега волна.
В степи далекой марево играет,
Звенит кузнечиками каждый куст,
А сердце, очарованное, замирает,
Едва попробовав забвения на вкус.
Нет в мире счастья, нет покоя, нет свободы.
И все, что ты построил - упадет.
В недоумении прожиты годы
И расставаниям потерян счет.
Когда-нибудь пройдут века и годы
Сотрутся надписи, исчезнут города,
Исчезнут беспокойные народы
И имена их унесет вода.
Останется кипение прибоя
Шум ветра в неизведанных лесах
И вечно будет облачко златое
И таять, и не таять в небесах.
Камиль Мусин, 1979-1999

ЯПОНСКАЯ ПЕСНЯ О РОДИНЕ

Если Родина мне прикажет -
Я не знаю, что буду делать.
Камиль Мусин, 1989

ИНСТРУКЦИЯ ЮНОЙ ДЕВЕ, ЧТОБЫ НЕ СБЛЕВАТЬ

Не пей, красавица, при мне
Коньяк, намешанный с шампанским –
Ведь этой смесью партизанской
Взрывали рельсы на войне.
И вермут, сладкий и жеманный,
Пивной струей не баламуть;
Как от зарина и зомана
Во рту с похмелья мрак и жуть.
Секрет седого ветерана
Ты за столом не открывай
Но обольщаться миром рано
И в час суровый не зевай.
Когда враги ворвутся с тыла,
Галдя на свой заморский лад,
Достань из бара все бутыли
И пей ритмично все подряд.
Добейся сизого тумана
И, волю всю зажав в кулак,
Сумей добраться до майдана,
Туда, где торжествует враг.
И, как зачтет приказ народу
Глумливый ихний командир,
О, возврати дары природы
Ему на щегольский мундир.
Пусть знает иностранный пудель
И пусть хозяевам своим
Доложит, что и без орудий
Мы Русь желудком отстоим.
П ускай беснуются армады
Пусть поливают нас огнем –
Креветками их закидаем
И желчью праведной зальем!
Россия странная, косая.
Что она здесь?.. Чего им тут?..
Чудную технику бросая,
Враги, конечно, побегут.
Вернется мир, а с ним начальство, –
Ты от него не жди наград,
А лучше вовремя сховайся
Среди морковных пышных гряд.
Мундир на пугало напялив,
Оставь воронам на жнивье.
Пускай клюют среди медалей
Следы салата Оливье.
Дождись с войны милова друга
И спиртом чистым напои;
Пускай рюмашечки летают,
Как искорки в костре любви...
Камиль Мусин, 1995-1997

ТРАГЕДИЯ ЧЕЛОВЕКА ИСКУССТВА В МИРЕ ЧИСТОГАНА И НАЖИВЫ

Сэр Дэнни Джозеф Хомбервилл
Вовсю кляня жару
Себя за локоть укусил
Однажды поутру.
Потом, естественно, к врачу
Отправился сэр Дэн.
Врач удивился и сказал:
"Ю а э феномен!"
И стал известен Хомбервилл
На всю свою страну.
От славы жиром он заплыл,
Ел сыр и ветчину.
В программе "Тайм" блистал сэр Дэн
И был любимец муз.
Кусал свой локоть сто раз в день
Великий локтекус.
Его носили на руках,
Дарили Крайслера
Кричали "Молодец", "Вах-вах",
Банзай, "Гип-гип-ура".
Купался в славе и деньгах
Имел свой личный пруд
И жил он по уши в деньгах
Известный рукокрут.
Но не был удовлетворен
И не ходил в свой клуб
И не был славой развращен
Искусный длиннозуб.
Весь мир не знал, что Джозеф-Дэн,
Когда все лягут спать
С обратной стороны колен
Любил себя кусать.
Камиль Мусин, 1981

СКАЗАНИЕ О НЕВИДИМОМ ГРАДЕ КАГАНОВИЧЕ

На картах начала 50-х годов около г. Каширы нарисован кружок на 10 тыс. жителей и написано “Каганович”.
На более поздних картах нет ни слова “Каганович”, ни даже кружка.

Я помню, город Каганович
Стоял на берегу Оки
В нем жил один мой дальний родич,
Бухгалтеры и рыбаки. В покое и обеспеченьи
Народ безвыездно там жил.
Туда, по странному стеченью,
Дорог никто не проложил. И вскоре все о нем забыли
И с новых карт исчез кружок.
Лишь путников ночных в пустыне
Манил неверный огонек. Среди болот непроходимых,
Где место только комарам,
Вставал из мрака город дивный
В каскадах бешеных реклам.
Занудству карт противореча,
Шумел там душный ресторан
И женщин мраморные плечи
Влекли романтиков в капкан.
Там мэтром был мой дальний родич
Там я мог вдоволь есть и пить.
И, кстати, кто был Каганович,
Никто не смог мне объяснить.
Одни сказали, что генсеком
Он был пять тысяч лет назад,
Другие - что он был аптекарь
И что был зело бородат.
Спихнули статую в овраг;
Один лишь помнит местный житель,
Что Каганович был моряк,
Не то рыбак, не то воитель.
Смеется старый дуралей.
Ему уже не выйдут боком
Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой.
Камиль Мусин, 1987

ПРОЩАЛЬНАЯ ПЕСНЬ

Мой милый друг, мой нежный друг, прощай!
Ты мне осточертел.
Ты прежде был и мил, и всем пригож, а нынче с тошнотой тебя встречаю!
Воспоминания не жгут огнем и ностальгией жалобной не мучат.
Пластом остывшим где-то там лежат и нет желанья больше прикасаться!
Умолкни, сникни, гадок мне твой стон. Твой голос мерзок и слова ни к месту.
Уйди куда-нибудь из памяти моей и где-нибудь в пустынном уголке отдай обратно богу свою душу.
Мой милый друг, мой нежный друг, прощай!
Веди себя достойно. Посмотри, как бледны облака на синем небе осени печальной
И как разнообразно расцвечено обилие листвы!
Как празднично природы увяданье!
О не хватай меня своей рукою липкой и грудь мне не мочи дурацкими слезами и не дыши зловонным духом своего нутра!
Отстань же! Отравись! Повесься или утопись в сортире! Никчемнейшее существо, исчезни навсегда!
Мой милый друг, мой нежный друг, прощай!
Камиль Мусин, 1986

КНИГА МАШИН. КРИЗИС

Словно ледяной сквознячок пронеслась вдоль конвейере весть. Очередная деталь, вынесенная конвейером из черного отверстия в стене, с виду ничем не отличалась от миллионов других. Однако, зоркий Дефектоскоп сразу же подскочил к ней и обнаружил на металле выцарапанную гвоздем надпись.
- Надписи браком не являются, - сказал Интеллектуальный Терминал-100, выполнявший обязанности старшего над другими пятью роботами. - А что написано-то? –спросил Старик. - Спа.. сай… тесь… кризис… Спасайтесь, кризис! – испуганно ответил Дефектоскоп. - Понятно, - спокойно ответил Старик, но остальные роботы на секунду замерли, прислушиваясь. Но все было как обычно, конвейер мерно шумел, движимый далекими моторами. Дефектоскоп не догадался задержать зловещую деталь, и конвейер унес ее сквозь отверстие в стене в следующий цех. - Чья-нибудь хулиганская шутка, - сказал ИТ-700 и снова принялся за работу. - Так просто шутить не будут, - мрачно пробормотал робот и с избитым и подпаленным снизу корпусом по прозвищу Приблудный. - По радио сообщили бы, - сказал ИТ-700, но Приблудный неожиданно занервничал: - Ага, жди, так тебе и сообщат! Тогда, на Кремниевом, мы тоже все дожидались, пока нам сообщат, потом ждали, когда нас спасут, а потом еще долго ждали, когда все передохнем. Понял? ИТ-700 не счел нужным отвечать. Приблудный был одним из немногих оставшихся в живых после аварии на Кремниевом комбинате. Настоящее свое имя он забыл и был подвержен нервным припадкам. Держал себя независимо, постоянно говорил дерзости и пугал молодых роботов рассказами о катастрофах. ИТ-700 не мог понять, почему строгое начальство смотрит сквозь пальцы на его поведение. - А что такое кризис? – спросил новенький Универсальный Манипулятор, самый мощный и самый глупый робот цеха. - Эй, Старик, объясни ему, - сказал Приблудный, хлопнув Старика по корпусу. Старик был личностью легендарной. Никто не мог сказать, сколько ему лет. У него даже колес не было и всю жизнь он простоял в углу цеха. Он был похож на квадратный ящик с крышкой,покрытой узорами. Говорили, что он пережил четыре кризиса. - Лучше расскажи о людях, - попросил Дефектоскоп и Старик затянул: - Были такие времена, когда Землю заселяли люди, которые придумали производство. Они знали и цель производства… - А кто такие люди? - спросил новенький УМ. - Биологические существа, - ответил Старик. - Вроде этих? – УМ указал отверткой на стайку биологических существ, сидящих рядом на проводах. - Нет… Некогда биологические существа заселяли землю, воду, воздух, море, леса… и под землей тоже жили биологические существа, маленькие такие. Они, я имею в виду люди, создали роботов, чтобы расширить масштабы производства. А потом они куда-то делись, кажется, улетели в космос. - Улетели… - мечтательно повторил Дефектоскоп, известный своей сентиментальностью. - Брехня. Ты их хоть видел, людей-то, Старик? – спросил Приблудный. - Нет, я их не видел, так как был создан уже в постантропную эпоху. Но люди несомненно существовали. - Опять эти маразматические бредни вместо информации о кризисах. - пробурчал Приблудный. - Вы сами меня запутываете, - обиделся Старик и замолчал. ИТ-700 решил встать на его защиту: - Конечно, доводы нашего древнего коллеги лишены убедительности и вообще страдают явным мифологизмом. Но мы все же не должны огульно отмахиваться от них. Мы же до сих пор сами не знаем многих вещей, например, не знаем цели производства или назначения большой белой лампы, подвешенной на небе без проводов, а также множества маленьких синих лапочек, загорающихся в отсутствии большой. Еще и желтую лампу иногда зачем-то включают. Поскольку мифология претендует на объяснение этих феноменов, то было бы несправедливо… ммм.. Вдруг конвейер на секунду встал, потом пошел опять. - Ладно, академик, сворачивай шарманку, - прервал излияния ИТ-700 Приблудный и, снова хлопнув Старику по корпусу, примирительно сказал: - Давай, старый, чеши дальше, я больше не буду. - Итак, мы говорили о людях, - после некоторый паузы продолжил Старик, - Иногда, когда кончалась энергия, все заводы останавливались и роботы ждали, когда люди найдут новую энергию. Это и назвалось «кризис». В мои времена роботов можно было отключить без вреда для них. Но… Нехороший скрежещущий звук прервал Старика. По конвейеру пробежала стальная судорога. Первым нашелся опытный Приблудный: - Питание! УМ потыкал вилкой в розетки и удивленно пробормотал: - Нету… Отключили… - Чего это они? – недоумевал ИТ-700 – ведь до подзарядки еще полчаса! Не понимаю… - Кажется, никакой подзарядки не будет, - тихо сказал Приблудный. - Глупость какая-то. Недоразумение. Конечно же, это мелкая авария, иначе оповестили бы по радио. - Ага. Жди. Объявят тебе. - Раз вышел перерыв, послушаем Старика, - сказал ИТ-700 как можно более спокойным тоном, - Эй, коллега, что вы там говорили о кризисе? Старик не отвечал. Роботы потрясли его железный корпус. Дефектоскоп припал к узорчатой крышке и сказал: - Умер Старик. Отмаялся. Роботы отшатнулись. На небольшое помещение цеха легла тень страха. - Бедный Старик, - прочувственно сказал Дефектоскоп, - У него даже аккумулятор не был заряжен. Однако… как же он пережил четыре кризиса? Вопрос повис в воздухе. Конвейер стоял. Из-за стены доносились редкие глухие удары. Приблудный вдруг грохнул какой-то железякой по конвейеру и провозгласил: - Мы все здесь передохнем! У нас не осталось энергии! Подзарядки не будет! - Сейчас, наверное, включат, успокойся, - робко возразил ИТ-700. - Ага, жди, первым же и сдохнешь! - Прекрати этот концерт. Что ты предлагаешь? - Перелезем через стену, соберем роботов и будет пробиваться к электростанции. - Но так же нельзя. Это же… Нельзя же… - испугался ИТ-700. - Да, бунт! – истошно завопил Приблудный, - долой речи, времени у нас мало! Ломать все, жечь! К черту завод, к черту конвейер, к черту производство!.. - Ах!.. – все испуганно присели от такого кощунства. - Роботы достойны лучшей доли, чем всю жизнь ржаветь у конвейера. Долой эти стены! - Замолчи, - крикнул ИТ-700 и добавил: - Если тебе на Кремниевом совершенно пожгло блок самосохранения, то подумай хотя бы о других. Приблудный вдруг не спеша двинулся к нему, поигрывая своей пилой. ИТ-700 с ужасом понял, что сказал лишнее и попятился. Вдруг стена раскрылась, пропустив чернотелого Корректора-Надзирателя. Все, кроме Приблудного, почтительно расступились. Корректор немедленно запер стену за собой. - Просьба сохранять спокойствие, - сказал он приятным низким баритоном, - временные трудности скоро прекратятся. Все предлагается оставаться на своих местах. Вопросы есть? - А когда они прекратятся, эти трудности? – спросили наивный УМ. - В определенное время. Оснований для беспокойства нет. Ситуация под контролем. Неподчинение будет пресечено. Тут совсем загремели звуки борьбы и по небу над цехом пронеслись черные клубы дыма. Биологические существа испуганно вспорхнули с проводов и разлетелись. - У нас энергии на полчаса, - казал Приблудный, - а Старик, гляди, умер уже. -Мне очень жаль Старика. Он был настоящим роботом. Стойким, работящим, нетребовательным. Память о нем сохранится… - … пока мы не не передохнем сами, - закончил за него фразу Приблудный. - Что такое? Что ты сказал? – Корректор угрожающе повернулся к нему. - А что слышал, шестеренка лысая! Хьюлетт-паккард! После таких страшных слов роботы отодвинулись от них подальше. - А, это ты, смутьян, - сказал Корректор, - долго же мы тебя терпели. Пойдем-ка со мной на коррекцию… Он выбросил в сторону Приблудного свою цепкую клешню, но тот внезапно включил пилу и одним движением отсек ее. - Что? Бунтовать? Ты будешь наказан, - скорее недоуменно сказал Корректор, рассматривая обрубок клешни, еще корчившейся на песке. - Ты что, сдурел? Немедленно прекрати! – крикнул ИТ-700, а про себя подумал: «Кажется, у него кроме личного, еще и общественный блок погорел!» - Дудки! – ответил Приблудный и, снова зажужжав пилой, двинулся не Корректора. - Да вы что, ребята! Я такой же робот, как и вы! – испуганно залепетал тот, отступая к стене. - Ты не робот, ты ржавая консервная банка, - процедил Приблудный. - Помогите, - заорал Корректор, бросившись бежать. Приблудный одним прыжком догнал его, и ткнул гаечным ключом в клеммы его аккумулятора. Щелкнула здоровенная синяя искра. - Что ты наделал! – взвизгнул Корректор, заваливаясь набок, - я умираю, помогите! - Надо его срочно подзарядись, - крикнул ИТ-700, но Приблудный угрожающе взмахнул пилой: - Не подходи! Тебе еще самому энергия пригодится. А ну ты, дармоед, говори, как открыть стену? Корректор умер, испустив белый дымок, но тайну не выдал. Где-то раздался сильный взрыв, стены задрожали. Сверху упал обрубок механической руки, веером разбрызгивая жидкую сталь. ИТ-700 брезгливо вздрогнул – его обрызгало. Впрочем, обрызгало всех. - Что же мы стоим? Там борются наши, а мы базарим! – вскинулся Приблудный. - Я залезу на осветительную мачту и посмотрю, - сказал известный своим любопытством Дефектоскоп. Он уже карабкался наверх. - Поосторожней, - крикнул ИТ-700. - Не высовывайся слишком, - добавил Приблудный, - ну, что там видно? - Ничего толком не видно. Все бегают, всё горит, много дыма. - Ладно, слезай. - Я не могу. - То есть как? - У меня энергия кончается. - Постарайся слезть. Мы с тобой поделимся, - закричал снизу ИТ-700, - ай-яй-яй, - как же мы не подумали, он же самый маленький и аккулмулятор у него самый маленький. Дефектоскоп медленно пополз вниз, осторожно передвигая тонкие ноги с присосками. Вдруг рядом грохнуло, мачта качнулась и Дефектоскоп упал. Роботы брослись к нему, но у основания мачты лежала только груда безжизненного металла. - Ай-яй-яй, - запричитал ИТ-700. - Да заткнись ты! – заорал Приблудный, - нам нужно выбираться отсюда. - Куда? - К электростанции, разумеется. - Мы не может влезть на стену. Мы же не летаем как биологические существа. Эх, не дослушали Старика, уж он-то наверняка знал, что делать. Как-никак четыре кризиса пережил. - Без паники, сейчас что-нибудь придумаем… Это что такое? Молоденький Универсальный Манипулятор разогнался и принялся таранить стену. Во все стороны полетели куски железа и камня. - Что ты делаешь? Все равно не пробьешь. - Я не хочу умирать! Я еще молод! – закричал тот, - меня сделали только месяц назад! Я ничего не знал! За что?! - Ты разобьешься только. Лучше иди сюда, подумаем вместе. УМ бешено взревел сверлами и остановился, глядя в стену. - Мы делаем все неправильно, - задумчиво сказал ИТ-700, - мы все равно обречены. Надо думать не о себе, а о будущем поколении. - Что ты мелешь? – раздраженно застонал Приблудный, но ИТ-700 спокойно продолжал: - Мы ничего не знали о кризисе. А почему? Мы не слушали Старика, который хотел нам что-то объяснить. Бедный Старик, мы так и не нашли время поговорить с ним за десять тысяч лет! Все только смеялись над ним. Теперь мы все умрем, а новое поколение, как всегда, начнет в нуля, потому что не будет ничего знать. И у них даже не будет Старика, который мог бы их предупредить. И они повторят те же ошибки, и так же бессмысленно погибнут. Наш долг в эту тяжелую минуту думать не о себе, а собрать последние силы и оставить послание потомкам. Я даже знаю текст… - Я хочу жить! Сейчас! Сам! – крикнул УМ и вдруг бросился на ИТ-700. Приблудный попытался остановить его, но был отброшен сильным ударом. УМ знал свое дело. Он в считанные секунды запихал аккумулятор ИТ в свой блестящий корпус, а тот с развороченной панелью питания беззвучно упал на песок. - Как я его? – спросил довольный УМ. - Омерзительно. Кровопийца. Монстр. Хьюлет-Паккард. - презрительно ответил Приблудный. - Ну и что? Зато живой! - Все равно долго не протянешь. А свой аккумулятор я тебе не отдам, понял? - Отдашь, - сказал УМ и выпустил для устрашения тонкое как жало сверло. - Дурак, - спокойно ответил Приблудный, - я смерти не боюсь. Насмотрелся на Кремниевом. А пилой работаю лучше, чем ты всем свои барахлом. Ты еще щенок, а поэтому слушай меня. Сейчас мы положим все трупы на Старика и влезем на стену. За стеной были бои, а значит там полно поврежденных роботов с целыми аккумуляторами. Тебе понятно? - Понятно… Выходит, я зря его убил? - Черт с ним. Мне этот болтун давно уже в печенках сидел. За работу. Они положила трупы друг на друга, затем Приблудный увенчал пирамиду, а УМ, как более длиннорукий, влез на него и, подтянувшись, взгромоздился на стену. - Ну что там? – крикнул Приблудный. - Ого-го! Ну и драка же тут была! Вся площадь вокруг административного корпуса завалена горящими роботами! - Административного? Дураки, нашли время сводить счеты. Впрочем, это нам только на руку. А электростанция? - Ничего не вижу. Кажется, все поумирали. Только что-то вертится на административной крыше. - Ну-ка помоги мне влезть, - сказал Приблудный, но УМ вдруг оторвал от стены большой камень и запустил прямо в него. Приблудный кое-как увренулся, но камень разрушил пирамиду, и Приблудный с лязгом и скрежетом рухнул вниз, прямо в обезображенные трупы. - Ты что? – заорал он, барахтаясь в обломках. - Я тебе покажу «монстр». Я тебе покажу «Хьюлет-Паккард». Все аккумуляторы мои будут! Сдохнешь тут, скотина! – донеслось сверху. Новый камень упал совсем рядом. Приблудный вскочил и заковылял к противоположный стене, но следующий камень повалил его опять. Оглянувшись он увидел, как УМ поднял еще камень, целя уже наверняка. Но бросить его он не смог – его пронзила огненная игла. Автоматический лазер на крыше административного корпуса заметил суетящуюся фигурку УМ и посылал заряд за зарядом точно в цель. Корпус УМ зашипел, раскалился, по стена потекли сверкающие расплавленные языки. Камень упал, выбив из крышки Старика несколько мозаичных пластинок. Приблудный оцепенело следил за концом УМ. Затем, встал и, следуя своей новой идее, принялся подпиливать мачту. Он рассчитал точно: мачта упала на стену недалеко от трупа УМ. Приблудный взошел по ней, как по мостику. Наверху он огляделся. Лазер уже выдохся. От УМ остался только изрешеченный корпус, лужица из расплавленных внутренностей застывала внизу. От перспективы у него на секунду захватило дух. В серой пыльной дымке чернели другие заводы, а далеко на горизонте угадывалась громада Комбината. Везде поднимались большие и малые султанчики дыма. Он понял, что остался один. Конечно, кто-нибудь спасется, - на электростанциях, в центральной администрации, на складах аккумуляторов. Они дадут жизнь новому поколению роботов, которые снова запустят конвейер. Но он не пойдет к ним. Все-таки болтун ИТ-700 был прав. Они не должны повторять старых ошибок. Они будут работать без Корректоров, без кризисов. Они будут размышлять в высокой цели производства, им будет доступна эта красота, открывающаяся со стены… Приблудный знал, о чем напишет. К сожалению, он был неграмотен. Но это ерунда, он напишет двоичным кодом. Это просто займет немного больше времени. Он выцарапал на неповрежденном боку УМ строку нулей и единиц, означающую: «В год первый, после пятого кризиса, я, робот по имени Приблудный, приступаю к изложению…» Внезапно его аккумулятор иссяк, и он застыл с гвоздем в руке рядом с остатками Универсального Манипулятора. Стало тихо, лишь снующие мимо биологические существа издавали отрывистые чирикающие звуки, да потрескивали не спеша гаснущие пожары. Старик дремал, думая сквозь сон, о том, что стал много забывать и путать. Он был самым примитивным существом эпохи, чудом сохранившейся реликвией далекого прошлого. У него не было ни мощных сверл, как у Универсального Манипулятора, ни безрассудной храбрости, как у Приблудного, ни мечтательного ума, как у ИТ-700, ни органов передвижения, как у Дефектоскопа, ни демагогического блока, как у Корректора-Надзирателя. Зато на его крышке было полно когда-то очень популярных, а ныне незаслуженно забытых фотоэлементов. Невежественные роботы последующих поколений принимали их за ритуальные украшения диких эпох. Не очень-то они вежливы, эти роботы новых, сменяющих друг друга поколений. Все время смеются, не дают договорить. На да ладно, бог с ними. Все равно скоро новых наделают. Когда отключили питание, щелкнуло старое реле и Старик с облегчением отрешился от всего сущего - в пятый раз за последний миллион лет. Скоро большая белая лампа ушла за горизонт, биологические существа угомонились, и на крышку Старика легли вечерние тени. Но он уже запасся энергией на всю ночь и мирно спал. Мимо него на цыпочках брели тысячелетия.
Камиль Мусин

КНИГА МАШИН. БАШНЯ

Здание Директории одиноко возвышалось над песчаной пустыней, одним своим видом внушая почтение путнику. Оно не имело ни окон, ни дверей, и когда Окапий подошел к стене, ему на секунду показалось, что о нем забыли. Но только лишь на секунду – в стене образовался проем и Окапий шагнул внутрь.
Он попал в приемную – маленькое помещение с голыми стенами. Двое внушительного вида охранников открыли маленькую дверцу в корпусе Окапия и проверили его напряжение. Стрелки прибора Окапий не видел, но знал, что она стоит на 220 и не шелохнется. Окапий гордился стабильностью своего напряжения. – Сдайте оружие, – сказал один из охранников. – Это спектроскоп. – Все равно сдайте. Окапий отцепил от себя спектроскоп и получил магнитную карточку-пропуск. – Действителен на полчаса. – Но я выполняю секретные поручения Директора и имею пропуск всюду. – Все виды пропусков внутри Здания Директории отменены. Окапий не стал спорить. В Директории и так порядки становились день ото дня строже. «Не строже, а деловитее», – поправил сам себя Окапий и на всякий случай процитировал про себя одно из недавних обращений Директора: «Некоторые роботы говорят о строгости порядков, мол, раньше этого не было. Случайно ли это? Почему этот вопрос возник именно сейчас, когда строительство башни выходит на качественно новый этап. Конечно, не случайно. Думать обратно, значит поддаваться влиянию теории вероятности в самой ее гнусной капитулянтской форме. Это значит закрывать глаза на происки нереконструированных низковольтных андроидов. Это значит встать на предательскую позицию высоковольтных киборгов и тем самым стать агентов Комбината. Мы, двестидвадцативольтные роботы, должны прямо сказать всем, кто думает так: вон! Вон из наших рядов! Не строгость, которую сплошь и рядом маскируют на своем производстве роботы Комбината, а двухсотдвадцативольтная деловитость – таков стереотип момента! Что же такое двестидвадцативольтная деловитость? Это а) увеличение в три, а кое-где и в пять раз темпов строительства башни; б) решительное избавление от еще оставшегося душка высоковольтной и низковольтной идеологий; в) настойчивое преодоление непреодолимых на первый взгляд трудностей. ДДВД достигается: а) переходом на непрерывный режим работы без остановки на заправку и смазку – это передовые роботы уже делают на ходу; б) решительным избавлением от всех видов неспециализированных роботов, главных носителей низковольтновти; в) беспощадной борьбой со всеми видами логистики и прочих разлагающих комбинатских теорий.» Покинув проходную, Окапий оказался в следующем помещении, где он ожидал встретить премилое существо, расписанное легкомысленными цветочками,. Однако, на его месте восседала гладкая лоснящаяся туша, которая проскрипела: – Заполните анкету. – Мои данные хорошо известны, я – инспектор Окапий. – Таков порядок. Окапий подчинился. Он вписал в анкету свое имя и номер поколения, к которому принадлежал – а больше в анкете ничего не было, да и нечего было про него сказать. – Теперь изложите на этом бланке цель визита. – Мое поручение строго секретно и контролируется Директором лично. – Все равно, таков порядок. Окапий и тут не стал препираться и набросал на бланке «доложить результаты полевой проверки уравнения Навье-Стокса». Белиберда, конечно, но результаты его миссии настолько важны, что терять время на споры с каждым бюрократом было равносильно преступлению. – Относительно вас, Окапий, поступило распоряжение, – заявила туша, чуть не лопаясь от собственной важности, – Вам предписано сначала посетить совещание в комнате 17537878902341239. Просто посетить, от доклада воздержаться. Окапий вышел в коридор. Все слишком быстро меняется, отметил он про себя. Коридоры, прежде шумные и веселые, были пустынны и зловещи. Лишь плакаты с изображением Башни украшали голые стены, покрытые еще непросохшей мерзкозеленой краской. Видимо, это тоже входило в понятие деловитости. Совещение уже шло. Оно было посвящено текущему стереотипу увеличения темпов. Выступал Грузилий, еще свежий, но уже поднаторевший в речах робот. Его речь подкупала профессиональной искренностью. – Мы, молодые роботы Башни, трудимся, не жалея себя, так что искры сыплются из суставов. Есть среди нас нытики, чего греха таить, есть еще. Бывают минуты, когда кажется, что вот он, технологический предел. Но большинство из нас находит в себе силы. Есть такое слово «надо». Надо строить быстрее – и мы будем строить быстрее, а жаловаться на отсутствие смазки у нас на Башне не принято. И поэтому вдвойне горько, когда всякая высоко- и низковольтная сволочь, пробравшаяся на высокие посты в Директории, заводит двусмысленные разговоры и цифрах и формулах. Всех их на переплавку вместе с их формулами – и это не только мое мнение. Все роботы моего поколения меня единодушно поддерживают. Поднялся гул, Грузилий сел. Окапий с интересом его рассматривал. Эта модель только появилась на строительстве, но уже прогремела своими бесконечными авралами, штурмами и подвигами. Толком они работать не умели, но тем не менее модель была признана успешной и перспективной. Следующим выступал начальник яруса Кобылло – робот первых железных выпусков. Он был лаконичен и двестидвадцативольски суров. - Апологеты комбинатов не упускают случая заявить о якобы предельных темпах нашего строительства, выше которых мы якобы уже не поднимемся. Не гнушаясь явными подтасовками фактов, они трубят во все трубы о том, что мы якобы исчерпали резервы, и размахивают жупелом долгостроя. Но вы все, надеюсь, понимаете, что есть цифры и цифры. Тот, кто не хочет, чтобы башня была построена, кто боится этого, видит только нужные ему цифры наших трудностей. Да, трудности у нас есть, мы этого не скрываем, какое же дело без трудностей? Но тот, кто верит в Башню до небес, использует цифры не как нечто застывшее и навсегда данное, а как материал, неиссякаемый источник новых творческих возможностей. Резервы есть. Мы не можем ждать, когда увеличится добыча на наших каменоломнях, хотя там уже ведется работа в этом направлении. Время стоит на нашем пути – но мы опередим само время! Поэтому мы сейчас с вами примем единственно правильных выход: временно, я подчеркиваю, временно, снимать камни с фундамента и поставлять его наверх. – Правильно, – загоношился кто-то из задних рядов, – это по-нашему, по двестидвадцативольтски. Крикнули еще: – Нет такой Башни, которую бы не построили двестидвадцативольтные роботы! – Даешь! – загудело собрание, – Все камни снизу – наверх! Вдруг со своего места вскочил начальник архитектурного отдела Карарат: – Как это так? Без проекта, без документации! Это же форменный подкоп. Кобылло вежливо, но твердо осадил зарвавшегося: – Я вынужден вам напомнить слова из обращения Директора номер 1188 (тут все встали): «двухсотдвадцативольтное истинное проектирование, в отличие от комбинатского псевдопроектирования, которое кончается с началом строительства, наоборот, только начинается вместе со строительством» (аплодисменты). Кладка фундамента и нижних ярусов будет изыматься и изымается уже сейчас. И ваш долг, коллега Карарат, не ерничать и не кликушествовать, не жонглировать цифрами, не предаваться панике, и не прятяться в кабинетное теоретизировафундамента. Тут Окапий не на шутку взволновался. Ситуация оказалась хуже, чем он предполагал. Он уже собрался сделать небольшое отрезвляющее сообщение, но тут зашевелился старый Бурбон и Окапий невольно застыл. Бурбон заведовал реконструкцией и от его слова зависело многое, если не все. То, что он, обычно сидевший тихо, решил выступить, напугало всех – ведь после его выступления кому-то придется идти на переплавку. Алгоритм, по которому программа Бурбона вычисляла подлежащего переплавке робота, был секретным и загадочным, но работал он на удивление четко и стабильно. Бурбон сказал: – Вот здесь я слышал, употребляли слово «сволочь». Я не ослышался?... Молчите?... Так вот, вы тут бросаетесь словами, а сами не вполне понимаете их происхождение. А не зная происхождения слов легко можете быть одураченными демагогией комбината. Так вот, раньше, когда не было еще открыто учение о Башне, все роботы надрывались на комбинатах. И безжалостная администрация иногда заставляла их пользоваться веревками вместо стальных канатов. К чему это приводило? К тому, что волокна веревок рвались и спутывались в узловатые клубки, которые застревали в узких местах. Эти клубки и назывались «сволочи». Так вот, сами видите, что не уделять внимание вопросам терминологии значит совершать системный сбой. Нельзя рассматривать их как нечто застывшее, упавшее с неба и навсегда данное, а надо подходить к этим вопросам комплексно, с учетом развития и влияния внешней среды. Никто ничего не понял, но все застыли, потому что системный сбой означал браковку и переплавку. В тишине тарахтел на повышенных оборотах сервомотор Грузилия – бедняга от страха забыл его отключить. Но удар пришелся не по нему. – Коллега Карарат, загляните пожалуйста в цех реконструкции. Сразу все зашумели, задвигались. Кобылло объявил перерыв. Один лишь Карарат сидел неподвижно. А ведь никто иной как он когда-то нашел остроумное решение во время кампании по увеличению темпов: на каждом этаже поставили машину, которая громко кричала «Давай! Давай!...» Что ж, такова логика борьбы. Окапий выскользнул за дверь, где один из безликих секретарей Директора пригласил его на аудиенцию. Окапий заспешил по коридору, на полу которого стояли флакончики с самым лучшим комбинатским маслом. Когда-то было принято решение перевести Директорию на спецобслуживание, и было закуплено несколько тонн этого масла. Но на следующий день в обращении Директора превозносилось двестидвадцативольная скромность и экономность, и к маслу с тех пор никто не прикасался. Когда Окапий вошел в кабинет, директор поднялся ему навстречу. «Прост. Прост и велик,» – повторил про себя Окапий официальное величание. Он часто думал об этом внешне ничем не выделявшемся роботе, открывшем для всех роботов новую цель производства и этим взорвавшем старый патриархальный комбинатский уклад. Наперекор всему, без компромиссов и рефлексии он уже который год вел роботов к новой великой цели – построению Башни. «Или да, или нет, только так победим», – так говорилось в величании и Окапий каждый раз ловил себя на том, что его процессор от таких мыслей загружался до предела. Директор как раз читал стенограмму совещания, которая, как и все без исключения документы, автоматически пересылалась ему в кабинет. Окапий решил воспользоваться моментом. – Карарат стал жертвой ошибки. Его нельзя было отправлять на переплавку, тем более в такой момент. Его кристаллы чисты, ручаюсь за него. – А кто вам говорил о переплавке? Он был только приглашен в цех реконструкции. Разве кто-то говорил о переплавке? Кто дал вам право огульно и облыжно шельмовать службу реконструкции, не зная всех фактов? Уж не зазнаетесь ли вы, робот Окапий? Уж не возомонили ли вы себя четырехядерным хьюлет-паккардом? Кстати, незаменимых у нас нет. – Виноват-с, – только и смог выдавить из себя Окапий. Тем временем аппарат на столе Директора зашипел и выдал бумажку. Директор мельком проглядел ее и продолжил: – А вот и факты. Вовсе не так чисты были его кристаллы. А кроме того на выходе стоял стабилитрон. Его настоящее напряжение было 223,2 вольта. Окапий был подавлен. Стабилитрон… Подлость какая! Все это время Карарат маскировал колебания своего напряжения напускной заботой о строительстве, а он, Окапий, ничего не замечал, думал что нервничает старик, сочувствовал. А ведь их выпустили с конвейера в один день? Когда же Карарат успел переродиться? Директор, словно уловив мысли Окапия, добавил с горечью в голосе: – Вы там все на строительстве прохлаждаетесь, думаете, что блажит мол, Директор, обращения из пальца высасывает, врагов ищет. А вот они, враги, вот. Что вам еще-то надо? – Я… я осознаю… я искуплю… – только и бормотал в ответ Окапий. Директор вроде начал остывать. – Мы уже потеряли пять минут, а я жду вашего доклада о результатах инспекции. Окапий включил резервное питание мозга. Доклад его был весьма важен и неприятен и надо было вовсю следить за своим языком и не делать больше ляпов. – Дела ведутся из рук вон плохо. Начальники этажей выбиваются из сил, не жалеют затрат. Темпы повышаются, но обвалы, ставшие систематическими, сводят на нет фактический рост башни. – Обвалы? Но ведь темпы повышаются. И нельзя отмахнуться от этого факта. Впрочем, теперь, когда мы начали разгружать нижние этажи, увеличится подвоз камней и обвалы можно будет предотвращать. Продолжайте. – К сожалению, даже эти меры только ухудшат общее положение. Дело в том, что все это время начальники этажей уже вынимали камни из нижних этажей и фундамента. Пока это происходило несистематически и стихийно и Башня стояла за счет запаса устойчивости. Но что будет дальше, я сказать не ручаюсь. Время исправить положение еще есть. Директор долго молчал, прохаживаясь по спартански отделанному кабинету. Затем сказал. – Вам не хватает блока веры. Вы все время оглядываетесь вниз, а настоящий строитель Башни смотрит только вверх. Впрочем, это не ваша вина, а ваша беда. Окапий молчал. У него действительно не было блока веры. Он, как и всякий робот старых выпусков, умел только считать, анализировать и принимать решения. Он набрался храбрости и спросил: – А что это – вера? – Вера? Вера – это логически развитая информационная сингулярность. Я понимаю, что определение это ничего не говорит. Я приведу пример. Когда меня только выпустили с конвейера, я получил задание очистить от мусора старый склад. Я взялся за дело и обнаружил в грязи на полу какую-то штуку. Плоскую такую железную коробочку, на которой были нарисованы стершиеся цифры, какие-то знаки и надписи «Командирские» и «2МЧЗ». Я обнаружил, что на ней сзади есть крышечка и открыл ее. И то, что я увидел, потрясло меня. Там был целый мир! Маленький комбинат! Роботов не было видно, но все это двигалось и тикало. Все это сияло начищенной медью и драгоценными камнями! Это не было похоже ни на что, что мы видим вокруг себя здесь. На это можно было смотреть бесконечно. Моя память загрузилась на 100 процентов и я застыл и простоял так неизвестно сколько времени. Зачем это? – спросил я себя, когда вышел из состояния транса. И сам же себе ответил: есть иная реальность и вот ее артефакт. Роботы никогда не поймут ее своим умом, но им лучше находиться там, в той реальности, чем здесь. Но где же это царство красоты? И тут я понял еще одну вещь – оно там! Вверху! Ведь логически рассуждая, та таинственная вещь могла только упасть с неба! Гравитация есть единственная сила, которая действует, когда все предметы пребывают в покое. Значит, благодаря некой случайности, она притянула артефакт из другого мира, который выше нас! О, если бы мы могли дотянуться до неба и открыть его! Я знаю, что там, за небом, горы металлолома, много-много заводов, всюду кабели и розетки. Там нет ни песка, ни ржавчины. Там гудят транформаторы, там день и ночь ползут бесконечные конвейеры, там до горизонта простираются склады готовой продукции. Там живут небесные работы, они спасут нас, они дадут каждому масло и запчасти, чертежи и ясные критерии отбраковки продукции. Роботы будут, наконец, счастливы. У каждого будет свой ящик! Для этого ничего не жалко! Вы понимаете, что это – быть счастливым, инспектор Окапий? – Никак нет, – ответил Окапий сущую правду, – небесные роботы, выходит, это типа усовершенствованных комбинатских, только без кризисов? Директор заскрипел моторами, вроде собираясь что-то сказать, но после небольшой паузы только отвернулся. – Идите. Окапий шагнул к двери, но пол раздвинулся под его ногами и он, громыхая о стены длинной трубы, полетел в общую печь цеха реконструкции. Оставшись один, Директор дал поручение секретарю о назначение Грузилия на место Окапия и погрузился в свое любимое занятие – сочинение обращений. «Надо всемерно поощрять инициативу роботов новейших выпусков и вместе с тем бережно хранить опыт и традиции ветеранов Башни, в то же время ни на секунду не прекращая борьбы с юношеским верхоглядством с одной стороны и со старческой ворчливостью с другой». Он полюбовался на фразу, но нашел ее суховатой. Подумав, он выделил курсивом слова «всемерно», «ни на секунду» и «верхоглядством». Текст сразу замерцал таинственной глубиной. Запустив обращение в тираж, Директор застыл, погрузившись с свои мысли – о трагическом одиночестве робота, наделенного блоком веры.
Камиль Мусин

КНИГА МАШИН. БОЛЕРО

Пустыня. Она тянется вперед и назад, вправо и влево без конца. Равнодушное солнце добела раскаляет тысячи и миллионы бесплодных барханов.
Резкие и внезапные порывы ветра поднимают тучи песка, крутят их в воздухе, бросают на узкую цепочку следов племени Рохуса и также внезапно стихают. Рохус не оборачивается. Он и его спутники уже который день ползут по песку. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Стальным ужом по барханам. Они не останавливаются ни ночью, ни в бурю, ни для помощи тем, кому песок и пыль набились между суставами. С каждым днем гора на горизонте становится все больше и больше. Вершина горы лезет вверх и вверх, как из-за ширмы кукольного театра, а основания еще не видно. Гора огромна. Детекторы указывают на металл. Наконец, после нескончаемого похода – никто не считал однообразных дней – они подошли к металлическому склону горы, под крутым углом уходящему вверх. Стена быа гладка как зеркало. Гора заслоняла полнеба. – Привал – скомандовал Рохус. Роботы быстро вытряхнули из своих внутренностей песок и, едва успели смазать наиболее существенные механизмы, как последовала новая команда: – Вверх. Еще несколько дней непрерывного штурма. Когда солнце скрывалось за горой, тень становилась подобна ночи и на голубом небе вверху проглядывали звезды. Иногда кто-то срывался – из-за вездесущей пыли отказывали присоски – и беззвучно исчезал в чернильной пропасти... Наконец, последняя крутизна была преодолена и снова солнце ударило отовсюду. Роботы столпились на небольшой площадке, над которой возвышалась только круглая башенка без окон и дверей. – Стоп! – сказал Рохус, - пришли. – Ура! Ура Рохусу! – загалдели роботы, – мы спасены! Да здравствует великий Рохус! Этой горы нам хватит на века! Ура Рохусу! – Сверлите дыры! – скомандовал Рохус, и специальные роботы занялись своим делом, разбрызгивая опилки и стружку. Рохус огляделся. Сверху была видна только бесконечная пустыня. Ничего интересного. Толпа свободных от работы роботов следовала за ним, ожидая приказаний. Немного их осталось от когда-то могущественного племени. Он обошел башню. Башня как башня. Ее форма была вроде бы знакома, но Рохус никак не мог вспомнить. Он перебрал в памяти все известные ему легенды о могущественных великанах и их автоматических городах, но нигде о башенке не было сказано ни слова. Впрочем и о горах металла тоже. Рохус и его племя проходили через остатки автоматических городов, разграбленных до последнего гвоздя другими племенами, но нигде ничего подобного не встречали. Рохусу повезло. Там, где другие проходили не останавливаясь, он порылся в песке и нашел карту. Карта была закрашена в монотонный желтый цвет пустыни и украшена редкими крестиками. Все крестики, кроме одного, были обведены кружочками. Она была огромна, эта великанская карта. «Крестики» были как перекрестки дорог, а в «кружочках» племя Рохуса помещалось целиком. Несколько дней роботы копировали карту, несколько дней жгли, несколько дней перемешивали пепел с песком. Затем Рохус повел племя к тому, еще не обведенному, крестику. Интуиция не подвела его. Он привел племя к горе металла, чудом сохранившейся на планете, когда-то богатой, а нынче полностью, включая ядро, переработанное в пыль нескончаемыми поколениями настырных роботов. Теперь только осталось проникнуть внутрь горы, это должно быть просто... Истошные крики с южного края площадки прервали его размышления. - Тревога! Конкуренты! Племя Рохуса обнажило оружие и столпилось у обрыва. Внизу, на далеком склоне, из-под пелены жидковатых облаков, показались россыпи блестящих бусин. Противники заметили друг друга. Началась перестрелка. - Держать круговую оборону! Я пойду в обход! – крикнул Рохус и побежал к северному краю, пристегивая на ходу последний реактивный ранец и большой станковый лазер. Он падал до тех пор, пока не погрузился в чернильную тьму, затем включил реактивную струю и пошел в глубокий вираж вокруг горы. Через несколько томительно долгих минут он выскочил на свет в районе восточной стены и увидел на ней тысячи врагов. Они уже подбирались к верхней площадке, поливая огнем ее немногочисленных защитников. Рохуса, к счастью, не заметили. Он отлетел подальше в расчете разогнаться и на вираже расстрелять всю толпу автонаводкой. Он немного замешкался, отстегивая один из опустевших баллонов из-под горючего. Тем временем его племя уже отступило с площадки и взобралось на круглую башенку. Раздался громкий щелчок – такой громкий, что даже бой на секунду стих. Башенка вдруг начала проваливаться под тяжестью собравшихся на ней роботов. – Кнопка! – осенило Рохуса. Башня дошла до нижней точки и резко остановилась. От толчка роботы Рохуса посыпались обратно на площадку, где их тут же приканчивали враги. Наступил критический момент боя. Реактивные сопла взревели за спиной Рохуса и его бросило вперед... Долететь ему было не суждено. Механизм, дремавший чуть ли не целую вечность и почти погребенный, ожил моментально. Фонтаны песка ударили в небо отовсюду, насколько хватало взгляда. Ураганные вихри с оглушительным ревом завертели Рохуса. Последнее, что он увидел – это разверзающаяся перед ним бесконечная гудящая пропасть... Когда все стихло, никаких роботов не осталось. Равнодушный диск продолжал изливать свой бессмысленный жар. Гигантская котловина была полностью очищена от песка и нарядно сверкала металлом. Гора оказалась лишь верхней частью одного из бутонов – и бутоны начали раскрываться в прихотливых изгибах; стальные лепестки в легким шуршанием рассекали раскаленный воздух. Котловина преобразилась, наполнилась калейдоскопическим движением: вложенные друг в друга блоки раскрывались и множились, порождали горящие на солнце металлические конструкции, распрямляющиеся мачты, выдвигающиеся во все стороны трубы, расползающиеся по местам диковинные механизмы. На огромном пространстве самораcпаковывались комбинаты и заводы, протягивались транспортеры и толстенные кабели, рождался из механической пены автоматический город. На мгновение все замерло, затем возникло новое шевеление: по проводам побежал ток, защелкали реле, первые вагонетки побежали за рудой, прошелестели двери складов, в печах вспыхнул огонь, на смазочных стендах выдвинулись тонкие трубочки, а на их концах набухли капельки масла. Короткий гудок известил о готовности города. Никто не отозвался, лишь вездесущая пыль легла первым слоем на металл.
Камиль Мусин
Другие тексты К.Мусина


СЕРГЕЙ Н. НИКОЛЬСКИЙ
НЕСКЛАДУШКА

Все бывает Потому что.
        Вечно Что-то, Где-то, Как-то.
И не То Чтобы не уж-То,
        Просто видно надо Так-то. Так что если Вдруг Чего-то слишком,
        Но Несильно в Чем-то
Знай, что Это от Того-то.
        Потому и не почем То.
Но Бывает,
        Вот Ведь Надо?!
Вдруг Откуда-то, Зачем-то
         И Не ясно – Что? Куда То?
Лишь бы Что-То было-б Чем-То. Вот наверно, Потому-то
        Все-то Как-то и не Очень
Словно Кто-то, Что-то Спутал,
        Где-то, Просто, между прочим.
Но хотя хоть и не Густо,
        Все же Где-то и Отлично
Лишь бы вовсе бы не Пусто,
        Не совсем Чтоб Неприлично.
В Круговерти Закорючек,
                Позабыв, Зачем - Все Это
Наплевав в Себя, измучив
                Все, Что Было, Чем-то, Где-то.
Не поняв, Когда и где Ты
                Оказался Здесь иль Там-то
И Как Быть,
        Как Жить на Свете
                С Тем, что есть в Тебе иль Сям-то?
На вопросы - Нет Ответа
        И на Сердце тошно, пусто
И кругом – сплошная Лета
        Жил-ли? Так-ли?
                Это грустно.
Тихо, тихо. Успокойся.
                Стих рассказан был с намеком.
Все, Что было с Нами Рядом,
                Будет для Других уроком.
Сергей Н. Никольский, д.т.н., проф.


СЕРГЕЙ Н. НИКОЛЬСКИЙ
МАЛЕНЬКИЕ ИСТОРИИ НАСТОЯЩЕГО МИЕМОВЦА

Простые истории, которые будут рассказаны ниже, случились с простыми миэмовскими ребятами или, как нынче говорят - конкретными миэмовскими пацанами, поступившими в МИЭМ, 50 лет назад. Короче! Эти истории надо воспринимать, типа, как светлые воспоминания из молодости, когда у тебя сил много и не особо задумываешься, а зачем, собственно, они тебе даны и, при этом, сейчас, все и сразу. Есть они у тебя, да и все тут! Одним словом – молодость. Блин! Были конечно и другие истории, но эти вспомнились.

История 1 (Простая)

Эта простая история случилась 1 сентября 1964 года. Мы, - те, кто оказался в числе студентов ф-та АВТ, при конкурсе около 7-9 человек на место, пришли на первое собрание, посвященное, как нам тогда казалось, поздравлению нас с тем, что мы теперь стали студентами МИЭМ, и тому как нам предстоит жить в новом для себя качестве. Поздравления конечно были. Проводил собрание, полковник - преподаватель военной кафедры, и закончилось собрание, простыми словами – «Завтра в 9.00 собираться на Рижском вокзале. Задача – уборка картофеля с полей». Нам предписывалось иметь при себе простой житейский набор: ложка, миска, кружка, мыло, бритва, полотенце, часы, трусы, шерстяные носки итак далее - по стандартному, для подобных случаев, списку. Мы проработали на картошке целый месяц – весь сентябрь. Погода была! Но удивительное состоит в том, что с нами не было куратора, т.е. преподавателя, который следил бы за тем, как мы работаем, выходим ли на работу вообще, сколько гектар картошки мы убрали и сколько мешков ею родимой мы затарили. Какой-то преподаватель нас сопроводил до места нашей будущей работы. По-моему, один раз он приезжал. Потом. Как-то. Мы его видели, но издалека. Работали мы ударно. За ударную работу нам честно заплатили по 10 рублей каждому.

Сейчас говорят много и разного о тех временах. Часто в стиле высказывания из интермедии А.И.Райкина о царских временах: «эпоха была мрачная, настроение было гнусное, климат был жутчайший и атмосфера вся мерзопакостная. Забывая, при этом его вторую часть: «но рыба в Каме была». Первая часть этой цитаты ну никак не относится ко времени нашей миэмовской юности, Ну совсем никак. То есть вообще ни как. А вот вторая – относится точно. И звучит она так - но Коммунизм-то был! Обычно, когда что-либо трудно доказывать, математики говорят «Нетрудно видеть, что». Нетрудно видеть, что пять студентов 1-го курса ф-та АВТ МИЭМ’a собрались, чтобы отметить счастливое возвращение с картошки. Это совсем нетрудно видеть. Очевидно. Россия сэр! Нас было пятеро. У каждого было по 10 рублей, или как говаривал мой Дед, знавший дореволюционную лексику, по 10 целковых. Мы располагали 5×10 рублями в сумме. Согласно меню, каждому из нас пришлось съесть: закуска: салат столичный (это традиция), на первое: грибная лапша или, у нас простых первокурсников, даже был выбор, солянка или борщ по- украински. Меню было длинным, но так уж ограничивался наш естественный выбор. На второе: лангет с картошкой фри с зеленым салатом и другими свежими овощами, положенными к жареной вырезке, блины с черной икрой, а на десерт: мороженное и по чашечке настоящего (настоящего!) черного кофе. Блины мы заказали, т.к. они использовались нами как традиционная закуска под водку, коей было целых две бутылки по 0,5 л. Водка была «Столичная». Да и как же могло быть иначе в ресторане «Центральный». Да! И можно было курить! И представьте себе, что все это счастье рухнуло на нас в ресторане «Центральный» рядом с гостиницей «Центральной», которая ныне называется «Отель Мариотт». Представьте теперь пятерых простых миэмовских студентов первокурсников, находящихся в сентябре одного из 2000-х годов в ресторане отеля «Мариотт», и которым предстоит пообедать согласно представленному выше меню, к тому же с правом курить. Сейчас мне это кажется ситуацией из области фантастики. И мне будет приятно, если нереальность такой ситуации есть просто мое заблуждение, связанное с воспоминаниями о молодости, когда сил много и не особо задумываешься, а зачем, собственно, они тебе даны и, при этом, сейчас, все и сразу. Одно только теперь ясно: с той картошки мы вернулись коллективом, т.е. множеством молодых здоровых индивидуумов, которое в целом стало представлять собой то, что должно называться студенческой группой, в принципе. И как говаривал И.В.Каменев – берите пример с группы С-32. Стоит там задать задачу одному студенту, как на следующий раз, ее решение знает вся группа. Мы окончили МИЭМ в 1969 году, и с тех пор наша группа встречается каждые 5 лет.

История 2 (Удивительная)

Эта удивительная история случилась, когда мы учились на первом курсе. До поступления и вуз я неплохо играл в баскетбол. Играл за сборную Москвы на Спартакиаде школьников СССР в 1962 в г.Волгограде, участвовал в первенствах СССР среди юношеских команд в 1962 и 1964 году. Одним словом, в баскетбольной среде тех времен меня знали, а в «Спартаке», где я собственно и играл в юношеской команда, тем более. Естественно, что после поступления в МИЭМ, я был привлечен в сборную МИЭМ по баскетболу, где мы играли с чудесными ребятами и, в нашем дивизионе, играли совсем неплохо. Команды типа Архитектурного института, ИНЯЗА, МГИМО и т.д. мы, как говорят «несли по кочкам», и не раз. И вот однажды, мы выиграли у команды архитекторов. А их тренером оказался некто Козлов, бывший, в свое время одним из тренеров в «Спартаке». Ему бы промолчать, да ведь его команда проиграла. Через день я узнал, что федерация баскетбола Москвы аннулировала не только результат этой игры, но и трех предыдущих, где я тоже участвовал. Причина состояла в том, что я не имел перевода из Спартака в Буревестник, и не имел права выступать за команду своего института. Меня вызвали на заседание комсомольского бюро факультета АВТ, где сказали, что если в течение месяца я не получу перевод в Буревестник, то вплоть до исключения из комсомола и института. В Спартак я конечно сходил, но перевод в этот раз не дали. Будучи в совершенно удрученном состояния, я все рассказал своим родителям, и они записались на прием к ректору МИЭМ Евгению Викториновичу Арменскому. В день, когда был назначен прием, в институт мы пошли все вместе. К ректору зашли только родители. Жду, а меня даже не приглашают. Ну думаю, - все. Родители вышли от ректора минут этак через двадцать. Спрашиваю, что было. Говорят, что первый его вопрос был – как сын учится. Сказали – хорошо. Он связался с деканатом АВТ – действительно хорошо. Потом спросил – где играл.

Ответили, что - в Спартаке. А он и говорит, что болеет за Спартак и, что пусть ваш сын спокойно учится дальше. Перевод в Буревестник я в конце концов получил, и был капитаном сборной МИЭМ до окончания института. Но мне показалось, что в тот день случилось нечто удивительное. Ведь в сознании простого первокурсника, ректор – это что-то очень высоко расположенное, откуда скорее ожидаешь назидания и наказания. А в МИЭМ оказалось иначе. Оказалось, что задача Ректора состоит в том, чтобы выслушать, понять и помочь идти дальше. Единственным основанием для помощи является правильное отношение к основному делу, в моем случае, к учебе. Со временем мне стало понятно, что правило «выслушать, понять и помочь идти дальше» при соблюдении условия «правильное отношение к основному делу» представляет некий общий принцип МИЭМ’a, заложенный Первым ректором.

История 3 (Поучительная)

Эта поучительная история случилась, когда мы учились на втором курсе. В те далекие 60-е годы прошлого века общество делилось на физиков и лириков. Цвела оттепель. Мы были явно физиками, т.е. технократами. И случилось так, что в один прекрасный день после первой лекции по физике надо было отсидеть две лекции, явно относящиеся к лирике. Нечто вроде философии. Затем следовала лекция по математическому анализу. И мы решили провести лирическую прогулку по московским окрестностям МИЭМ’a и вернуться к началу лекции по анализу. Гуляя по окрестностям, мы случайно оказались напротив здания Метрополя. Видимо решили спуститься от Детского мира вниз, чтобы еще раз увидеть Большой театр. И тут кто-то из нас вспомнил, что мы проходим мимо Центральных бань. Где находятся Сандуны – Сандуновские бани - я знал с детства, но вот Центральные - это уже другое дело. Поэтому ведомый юношеской любознательностью я с энтузиазмом воспринял предложение – помыться в бане. Мочалку и мыло мы нашли у Саши Шмида, который жил недалеко от этих мест – на улице Огарева. Мыться нам понравилось настолько, что мы несколько увлеклись, тем более, что интерьер этих бань был совершенно необыкновенным. Так сказать купеческий ампир. Одним словом, на первую половину лекции по анализу мы опоздали. Идем на вторую. По коридору 5-го этажа на «Вузах» и нам навстречу, из аудитории, выходит Ваган Аркадьевич Тонян. Наш лектор по математическому анализу. Мы думали все, приехали, попали. Вид Вагана Аркадьевича, который увидел нас издалека, не предвещал ничего хорошего. Мы ждали грозу с громом и молниями. Однако, чем ближе он к нам подходил, тем мягче становились черты его лица. Когда он уже проходил совсем рядом, на его лице возникла еле уловимая лукаво-саркастическая улыбка. Видимо аромат березовых веников, который исходил от нас, и розовый цвет наших хорошо вымытых юношеских физиономий убедил его в том, что мы не прогульщики-лодыри, а просто молодые интеллигентные ребята, которые, хотя и мнят себя технократами, но не лишены душевной тонкости, свойственной лирикам. И потом, на вторую-то половину лекции по математическому анализу мы все-таки пришли. Ведь не заблудились же мы в бане, в конце концов. Видимо эти обстоятельства давали Вагану Аркадьевичу определенную надежду относительно нашего технократического будущего. Лет 5 спустя, мне довелось узнать, что этот человек, имел две научные степени – одну по математике и вторую, да, иногда и так бывает, - по философии и прекрасно играл на скрипке.

История 4 (Поучительная)

Эта поучительная история случилась, когда мы учились уже на 4-м курсе. Все мы, конечно, были горожанами, т.е. людьми, затронутыми цивилизацией. Мы знали, что одной из основных характеристик окружавших нас разного рода машин является мощность, измеряемая в лошадиных силах. Но это только физический параметр, переводимый, например, в ватты, и мало кому из нас, даже тем, кто жил в Подмосковье повезло хотя бы один раз встретиться с лошадиной силой, так сказать настоящей, живой, в ватты непереводимой. Мне повезло.

На четвертом курсе, как это уже случалось на первом, нас бросили в битву за урожай картофеля на полях Волоколамского района Подмосковья. Народ мы были уже опытный, закаленный и таких битв не боялись. За плечами была Целина. По условиям жили мы прекрасно, не так как на первом курсе. Нашей группе выделили новое здание правления совхоза. Без отделки, правда, но со светом. Особой удачей оказалось то, что метрах в трехстах от этого здания вдоль по шоссе оказалось расположенным другое здание – здание ресторана, построенное по стандартному для сельских мест проекту. Но удача состояла, главным образом, не в этом. Удача состояла в том, что в этом же здании находился пункт по заготовке и засолке белых грибов. Представьте, после работы в поле вы идете в ресторан, и позволяете себе ряд кружек свежего бочкового пива, закусывая белыми солеными грибами с черным душистым хлебом. Ну чем не трудовые будни! Так славно мы жили до тех пор, пока руководство совхоза не решило поменять профиль нашей занятости на более целесообразный. Нам поручили возить турнепс, т.е. кормовую свеклу, с поля на скотный двор. Выбрали для этого несколько человек, меня в том числе, и каждому выделили по одной лошади, т.е. по одной настоящей, живой, в ватты непереводимой лошадиной силе. Мою лошадиную силу звали Вьюга. Одного взгляда мне хватило, чтобы понять, что родом она из тяжеловозов. Мы прошли ускоренные курсы по запряганию лошади в телегу, одеванию хомута и уздечки, а также по распряганию из телеги. К животным, а лошадь – это особое, чудесное животное, я всегда относился с уважением и любовью. В каждый обеденный перерыв Вьюга послушно меня ждала около столовой, где наши девчонки готовили нам прекрасные сытные обеды. Каждый раз, выходя из столовой, я угощал ее черным, душистым хлебом с солью. Он ей нравился. Наша совместная работа спорилась: в поле, загрузка турнепса, затем на скотный, разгрузка и опять в поле. Иногда она меня катала с ветерком. И вот однажды, сразу после первой ездки, Вьюга наотрез отказалась вернуться в поле. Все мои попытки призвать ее к выполнению служебного долга были тщетны. Я ее уговаривал минут 10-15. Ничего. Мимо нас проходила невысокого роста, пожилая миловидная женщина. Она остановилась, посмотрела на мои мученические усилия и попросила передать ей вожжи. Что оставалось делать, я их передал. И здесь женщина преобразилась. Дав с размаху Вьюге вожжами между ушей, она разразилась такой тирадой нестандартной лексики, что мне, как человеку прожившему жизнь отнюдь не в вакууме, стало не по себе от уровня моей неосведомленности во всем богатстве великого и могучего русского языка. Вспомнилось, что как- то, от знатоков, я слышал о существовании малого и большого морских загибов, но слышать их самому не доводилось. Видимо, это все-таки был малый загиб, так как Вьюга поняла все и сразу. Опустив уши, она послушно доработала до конца рабочего дня. Душистым черным хлебом с солью, после обеда, я ее, конечно, покормил. Однако на следующий день ситуация повторилась. Но той невысокого роста, пожилой миловидной женщины рядом уже не оказалось. Я распряг Вьюгу и проводил в стойло. Стойло оказалось не ее. Она развернулась, позволив мне прошмыгнуть между ее могучим боком и стенкой с соседним стойлом. Выбегая из конюшни, я оглянулся и увидел, что, направляясь в свое родное стойло, она оглянулась и как-то странно посмотрела на меня. В ее взгляде читалось то ли спасибо за хлеб-соль, то ли не в свои сани не садись. И вспомнился мне старый анекдот про английского посла в России, который, когда русского шофера заменили на англичанина, представившего ему длинный список инструментов необходимых для обслуживания представительского автомобиля, удивленно сказал, что у русского был всего на всего один молоток да, еще какая-то мать, в придачу, и все при этом исправно бегало.
Сергей Н. Никольский, д.т.н., проф.




АЛЕКСАНДР КАПЫРИН / ЗАРИСОВКА

Посвящается моим друзьям по МИЭМ,
с кем мы прожили много счастливых дней.

Стук в дверь был столь осторожен и несмел, будто пришедший боялся разбудить или даже просто побеспокоить меня. Но всё же дверь в комнату приоткрылась, и робко перешагнув через порог, девушка спросила:


— А Вы нам попоёте? Мы там все собрались…
Через усталые от большого снега еловые лапы уходил куда-то в морозный лес январь, уносил с собой первые радости и огорчения наступившего года, начались каникулы, и мы, студенты-второкурсники, успешно преодолев зимнюю сессию, на абсолютно законном основании проветривали свои мозги, мышцы и тела в подмосковном пансионате. Утром – лыжи, днём – футбол на снегу, преферанс и разная бесшабашная веселуха, а вечером… Зимние вечера, конечно, были самым интересным, самым романтичным и самым волнующим временем. Хотя собравшиеся под одной крышей ребята и девчонки были из различных ВУЗов и даже из разных городов, компания подобралась со схожими интересами. И из стандартного набора для молодёжного отдыха — «кино, вино и домино» — у нас в чести были лишь лёгкие алкогольные напитки, да и то, как неизбежный и обязательный атрибут любой студенческой вечеринки. И в стаканах чаще был просто чай, правда, дефицитный для 70-ых годов прошлого столетия — индийский, «со слоном». Но зато была гитара! И песни. Здесь, наверное, самое время заметить, что гитара была моя. И песни под эту гитару пел тоже я – Никитиных, Визбора, Кукина… Ну, просто так получилось. Не потому что я делал это как-то очень уж умело, просто больше никто в нашей случайной компании на гитаре не играл и песен под неё не пел. Подпевали, это – да, и даже с удовольствием, но чтобы играть – нет, не играли. Накануне был день заезда, и после ужина мы, наскоро разобрав свои нехитрые пожитки, облюбовали диваны этажного холла, приглушили свет и провели традиционную «запевку» из любимых песен. Просто так, для себя.
 А тем временем молодой и весёлый студенческий народ всё подъезжал в пансионат, расселялся по номерам, и многие затем присоединялись к нам в холле. Такие же студенты, успешно разобравшиеся со своими экзаменами и зачётами и нуждающиеся в полноценном отдыхе, да и в общении со сверстниками тоже. Луна освещала падающие с неба хлопья снега, которые почти беззвучно проносились в окне без занавесок и казались размером с кулак. Когда мы закончили свой репертуар, решили расходиться и зажгли свет, оказалось, что холл полон людей, даже подоконники были заняты. И когда только столько народу собралось?
— А Вы нам попоёте? Мы там все собрались… — Не знаю, горло что-то побаливает.
Утро следующего после заезда дня началось с лыж. Искрящиеся в зимних лучах солнца сугробы, бесконечное голубое небо над ними, колючий морозный воздух, лыжня, синусоидой огибающая одинокие холмы и островки леса – такие картинки любили изображать на редких тогда ещё настенных календарях. Наверное, именно тот воздух и оказался слишком колючим для моего разнеженного в тёплых студенческих аудиториях горла, и оно не выдержало, запершило к вечеру, заболело. Да и общее самочувствие настойчиво убеждало меня, что с лыжами придётся сделать перерыв, футбол тоже подождёт, и на завтра остаются лишь «веселухи» в помещении. Да и петь, пожалуй, пока не стоит. Вон и гитара моя лениво разлеглась на подушке – то ли отдыхает, то ли тоже приболела, а может быть, просто решила разделить со своим другом-хозяином его недуг. Ну, ничего, попьём чайку с лимоном, высплюсь – пройдёт, какие наши годы! А в чёрном окне всё летели и летели нереально большие снежные хлопья – прямо какие-то комья, а не хлопья.
— А Вы нам попоёте? Мы там все собрались… — Не знаю, горло что-то побаливает. — А у нас есть чай, лимон, малиновое варенье… Там все собрались, очень хотят Вас послушать.
И тут я впервые обратил внимание на девушку. Нет, я и до этого видел, что зашла ко мне именно девушка, по всему виду первокурсница, а не парень. Просто я, наконец, посмотрел ей в глаза. И её глаза тоже просили, чтобы я «попел» под гитару. А огромные, белые хлопья-комья в окне всё продолжали и продолжали валить. И откуда только там, на небе, столько снега? Никто и никогда больше не просил меня «попеть». Ни до, ни после. Нет, за пять счастливых лет студенческой жизни, да и после них, я много пел в самых разных компаниях – один и с кем-то вместе, хором и по очереди. Я пел под гитару в стройотрядах, на «картошках» и в походах, пел на институтской сцене и в плацкартных вагонах поездов, в палатках и у костров, в горах и на море. Но это было как бы само собой – у меня же была гитара, я знал несколько несложных аккордов и немножко хороших песен, и если обстановка соответствовала, то какие варианты? Как говорится, «проснись и пой!». Просить меня о том, чтобы я пел, выглядело бы, пожалуй, даже странно. Если меня и просили спеть во время наших дружеских посиделок, то что-то конкретное: какую-то песню или кого-то из авторов. Но чтобы просто «попеть»…
— А Вы нам попоёте? Мы там все собрались… — Не знаю, горло что-то побаливает. — А у нас есть чай, лимон, малиновое варенье… Там все собрались, очень хотят Вас послушать. — … а Вы?
Память, память. Как же ты устроена, зачем ты так устроена? Почему о чём-то одном ты постоянно помнишь, а другое так легко надолго забываешь? Почему можешь на годы спрятать в своих недрах (или закромах?) какие-то события, эпизоды, лица, а потом, лет через 40 – вдруг! — вытащить их наружу, предъявить? И зачем ты делаешь это? Мы были очень юны и наивны, слишком чисты и открыты, несмотря на свои 17-18. Я не узнал, как звали ту девушку, где она учится и живёт — москвичка ли или приехала из другого города – ничего не узнал. Да я просто не запомнил её! Ни цвета волос и причёски, ни комплекции и роста. И вот сейчас вдруг всплыло: робкий стук в дверь, глаза и тот вопрос в них. И нереально огромный белый снег в чёрном окне.
— А Вы нам попоёте? Мы там все собрались… — Не знаю, горло что-то побаливает. — А у нас есть чай, лимон, малиновое варенье… Там все собрались, очень хотят Вас послушать. — … а Вы? — … и я.
Мне было 18. И меня хотели слушать. Хотели слушать мою гитару, мой голос, мои песни. Меня. Хотели. Слушать. И просили об этом. Те, кто там собрался. И эта девушка. 40 лет назад. Зимние студенческие каникулы. Подмосковный пансионат. Солнце. Небо. Лыжи. Больное горло. Чай «со слоном». Лимон. Малиновое варенье. Гитара на подушке. Снежные хлопья размером с кулак в незанавешенном окне.
 Я уже забыл, что тогда ответил девушке. Но помню, что много пел в тот вечер – пел всю ночь, почти до утра. Пел для тех, кто хотел меня слушать и собрался для этого. И конечно, я пел для той девушки. Пел песни, которые знал и любил, и которые тогда ассоциировались у меня с дверью в большую, открывшуюся передо мной с поступлением в институт, жизнь. Пел Никитиных, Визбора, Кукина… Пел под аккомпанемент своей гитары и снега за окном…
 Но я, наверное, должен как-то завершить тот диалог. Пусть даже через 40 лет. А вот, поди ж ты, совсем не помню, чем он закончился. Значит, придётся придумать, разве не этого требуют законы жанра? Ну, допустим, было так.
— А Вы нам попоёте? Мы там все собрались… — Не знаю, горло что-то побаливает. — А у нас есть чай, лимон, малиновое варенье… Там все собрались, очень хотят Вас послушать. — … а Вы? — … и я. — Ну, тогда… — включайте кипятильник!
Александр Капырин, АВТ вып-79

Из переписки: В наше студенческое время я иногда баловался... нет, не стихосложением - скорее рифмоплётством. Ну, знаешь, чтобы было не скучно, чтобы как-то сыграть на публику, просто дать выход своим чувствам и настроению. Рифмовали тогда по разным поводам. Однажды я защиту курсового проекта (что-то там по микроэлектронике) делал в стихах. Само собой, ни одного вопроса мне не последовало.

Посвящается моим друзьям по МИЭМ

ПРОЩАНИЕ С МИЭМОМ
(размышления после первой сессии)

Родной МИЭМ, "...очей очарованье,
Приятна мне твоя прощальная краса...",
Люблю здесь все я: Шура лепетанье,
Ворчанье Рыбина - родные голоса. Бывали дни, и я блистал на сцене -
Гитара пела, слева пел Мишель...
Да, чудный вечер помню я в "Селене",
Уж не услышать там весны капель. И пусть уйду я жертвой "начерталки"
И "аналитику" не в силах одолеть,
"Анализ" сдавши, правда (по нахалке) -
Не буду я ни плакать, ни жалеть. "...О чем жалеть? Ведь все мы в мире тленны...",
Не в эту, ну так в следующую - факт!
С тоской покинем стены мы заветны,
Потом уж рассуждая: "Что не так?" Мой АВТ, мой факультет любимый!
Зачем, скажи, покинул я тебя?
В последний раз сейчас собрал я силы -
Пишу поэму, душу теребя. С тобой, мой друг, не раз певал я песни,
С тобою - слезы, радости и смех,
Не принесет весною вешний вестник
Ни песен тех, ни смеха, ни потех. И, уходя, друзья мои, студенты,
Вам пожелаю творческих побед,
Ко мне, быть может, жизни инциденты
Вас приведут однажды на обед. По старому обычаю студентов
Блинов я напеку невпроворот,
Не в блинной мы - не надо комплиментов,
Скорей бы нужно все наоборот. Мы посидим, МИЭМ я вспомню снова
И Говорова с Губкиным, и вас,
И, пожелав, чтоб были вы здоровы,
До двери провожу без пышных фраз. А вы вернетесь к милым интегралам,
И к матрицам опять вернетесь вы,
Сдавать зачеты будете авралом,
И к сессиямотращивать "хвосты"... Что ж, "Се ля ви!", - скажу я на прощанье,
Прощай МИЭМа грустная краса!
Дай Бог с тобой еще одно свиданье,
Опять твои услышать голоса.
Александр Капырин, декабрь 1974

ЧЕТЫРЕ ЧУДА
(размышления перед второй сессией)

Уходит май, ему июнь навстречу
Спешит, свои расправив паруса,
Неужто на экзаменах отвечу
На все вопросы? Нет, не верю в чудеса!
Конечно, может чудо совершится,
Взлечу я на июньских парусах...,
Но лучше помолчим о чудесах,
Посмотрим, что в реальности случится. Промчится как минута та неделя,
В которую познать мне суждено
Все знания по физике. На деле
Не знаю я нисколько, ничего.
Проскочишь даже - все это полдела,
"Матан" нас ждет с безмолвием своим
(Когда-то мною даже, кажется, любим) -
Биномы, интегралы - надоело! Но вдруг прошел "матан", какое счастье,
Второе чудо дивное со мной
Произошло. Но снова вдруг ненастье
Нависло над моею головой -
"Термех" - звучит наука эта строго,
Как будто пара сил сошлась при ней
В смертельной схватке векторных страстей.
...Но я пришел, дрожу я у порога. И вновь оно! Вновь чудо из чудес
Ко мне снисходит - третье уж по счету,
И я, забыв про странных формул лес,
И химию, быть может, сдам с налета...
Но, стоп! Куда завел меня сей бред?!
Четыре чуда - мыслимо ли это?
Но на экзаменах, скажу вам, в это лето
Мне без чудес, увы, успеха нет... И спросит тут профессор, улыбнувшись,
Меня о том, о чем не знает сам…
Откуда уж тут взяться чудесам?
Александр Капырин, май 1975

ПОРА РАЗДУМИЙ
(размышления перед третьей сессией)

Глубокая осень - раздумий пора,
В окошко декабрь стучится.
Я знаю, что было со мною вчера,
Но я часто брежу всю ночь до утра:
Что ж завтра со мной приключится? Да, третий семестр прошел как одно
Дыханье - мгновением ока,
Минуло полгода за час, как в кино,
И как ни крути, а тебе все равно
Лежит на экзамен дорога. Стой, третий, скажи, что оставил ты мне?
Картошку - чудесную осень,
Улыбки друзей и подруг в сентябре,
Октябрьский гул, Ленинград в ноябре,
Да неба осеннего просинь. Что было, то было, - в ответ я шепчу, -
Былого уже не отнимешь...
Но скоро декабрь… Ах, как я хочу
Узнать вдруг все то, что совсем не учу.
Январь, как, скажи, меня примешь? Сурово приму,- мне январь отвечал, -
Цепями завешу из ТОЭ,
На плечи взвалю я тебе интеграл
И в Тейлора ряд разотру, - мне сказал
Январь свое слово такое. И что же мне делать, скажите, друзья?
В науке без жертв не бывает
И очередь, видно, приходит моя,
Угодно науке теперь, чтобы я
Заплакал, МИЭМ покидая. Но плакать не стану, хоть в сердце тоска
И грустные мысли приходят.
Закрою глаза - предо мною доска,
Все матрицы, комплексы, индексы "К"
И что-то по игрек находят... Прощайте, мои дорогие друзья,
Прощайте вы, стены МИЭМа,
Родной АВТ, ухожу от тебя,
Останется памятью лишь от меня
Прощальная эта поэма.
Александр Капырин, ноябрь 1975






Однажлы в 1981 году в коридоре на Пионерке к стене были прикреплены машинописные листы следующего содержания.
Авторство неопределенно и уходит в глубины времен, во всяком случае, это было написано многим ранее, около 1961 года.

АДАМ АР И ЕВА КЛИД / НАРОДНАЯ СКАЗКА

Как идут две параллели,
Да не сходятся.
Как стоят два перпендикуляра,
Да не наклонятся.
Старинная песня

В некотором пространстве, в некотором подпространстве жило-было-задано нормализованное удобо-упорядоченное семейство векторов – I1, I2 и I3. He было у них ни собственных чисел, ни собственных значений, жили в чем мать родила. Из периода в период, от – π до π гнули братья спины на базисе богатого Симплекса – эксплуататора и тунеядца, который всю жизнь свою прожил по принципу наименьшего действия.

И не взлюбил их сын Симплекса Комплекс. Вытворяет над ними свои комплексные штучки: то одну координату отобьет, то другую. «Не будет нам житья от этого Комплекса, – решили братья. – Нет на него никаких ограничений». И задумали они обойти все пространства и все подпространства, все оболочки и многообразия, а найти правую систему координат. Вышли в чисто потенциальное поле и пошли с шагом h/2 куда глаза глядят. π идут, 2π идут, 3π идут. Стали уже попадаться изоклины, Глянули братья – прямо перед ними блестит голубым разрезом на ровной комплексной плоскости струйное течение. Не простое течение – с кавитацией. «А не половить ли нам рыбки?» – молвил I1. «Отчего же нет?» – сказали братья. Забросили они с верхнего берега свою видавшую виды ортогональную сеть. Смотрят – в сети сигма-рыба бьется, человечьим голосом разговаривает: «Не губите меня, добры молодцы, я еще вам пригожусь». Выпустили ее братья на волю и дальше пошли. Долго ли, коротко ли шли – больше нуля, меньше бесконечности – смотрят: лежит при дороге малый параметр, от голода плачет. Пожалели его братья, накормили ядрами всвертку, угостили и повторными. Стал тут параметр на глазах расти, а когда достиг экстремальной величины, поблагодарил братьев, сказал: «Я еще вам пригожусь». Да и пропал, будто и не было его вовсе.
Потемнело тут небо, исчезло солнышко. Понеслись по дороге листья Мебиуса, закрутились в воздухе уединенные вихри; огненные разрезы молний раскололи небесную сферу Римана. Оглянулись братья, глядь – при дороге избушка на курьих ножках. «Избушка, избушка, повернись к нам плюсом, к лесу минусом». Попереминалась избушка с ноги на ногу, повернулась. Вошли в нее векторы и возрадовались. Стоит в избушке стол, всякими яствами уставлен. Поели братья, спросили: «Есть тут кто? Отзовись». Смотрят – из-под печки вылазит не то вектор, не то скаляр, дробной цепью закованный. «Привет вам, благородные векторы! Я добрый волшебник Ади Аба Ата Коши Мак Лоран. Вот уже полжизни сижу я здесь под стражей злой Наблы-Яги за отрицание разнозначности...» Не успел он договорить – зашумело, засвистело вокруг. «Бежим!» – воскричал Мак Лоран. Расковали его братья и пустились все вместе наутек. Оглянулись и видят – летит по небу прекрасная Дельта. Ударилась Дельта оземь, стала на голову и обратилась в страшную Наблу-Ягу. «Чую, чую, векторным духом пахнет!» А векторов тех уж и след простыл.
Вывел Ади Аба Ата братьев на геодезическую линию, указал дорогу на Divgrad, что означает Дивный город, а сам пошел своим путем. ...И выросли перед братьями стены града великого, подобно тому как возрастает график тангенса с аргументом, близким к π/2. И расходилось от него сияние лучистое, подобно тому как расходятся частные суммы гармонического ряда. Зашли братья в харчевню «Y с волной», разговорились с хозяйкой, толстой, дородной Тильдой. И рассказала она им о великом несчастье, постигшем их город. Устроил как-то правитель Дивграда великий Тензор IV инвариантный бал по случаю совершеннолетия своей дочери красавицы Резольвенты. Такого бала еще не было в его области определения. Приехал на бал граф Икс в самосопряженной коляске, прибыл князь Синус со своей Синусоидой. Дивные звуки K-мерной музыки, исполнявшейся хором высших гармоник в сопровождении ударных поляр, услаждали слух. Весь зал кружился в танце «Па dt». Вдруг погас свет, заметались по стенам фигуры Лиссажу, переполошились гости. А когда починили пробки, красавицы Резольвенты и след простыл. Как показало следствие из теоремы о монодрамии, ее похитил злой волшебник Вандермонд. Он проник на бал, нарушив условия Даламбера – Эйлера и совершив подстановку в рядах стражи. Крепко запал в душу братьям рассказ Тильды. И решили они померяться силами со злым Вандермондом, вызволить из его рук красавицу Резольвенту. Отправились они в торговые ряды Тэйлора, снарядились, погадали на годографе и тронулись в путь.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Тяжелые граничные условия не позволили векторам пройти в соседнюю накрестлежащую область, населенную псевдовекторами, где господствовало классовое неравенство Коши – Буняковского. И по огибающей вышли они к точке ветвления, на которой было написано: «Направо пойдешь – в бесконечность уйдешь. Налево пойдешь – координат не соберешь. Прямо пойдешь – транспонируешься».Задумались братья. Вдруг откуда ни возьмись – старый знакомый Ади Аба Ата Коши Мак Лоран. «Знаю, братья, я вашу думу. Тяжелое дело вы замыслили. Трудно одолеть Вандермонда. Смерть его заключена в детерминанте. А детерминант тот находится в додекаэдре. А додекаэдр лежит в икосаэдре. А икосаэдр тот привязан крепко-накрепко к корням полинома Лежандра, первый узел – простой, второй – морской, третий – логарифмический. А полином тот растет в изолированной точке и добраться до нее нелегко. Лежит она за 3 + 9 земель в пространстве хана Банаха. И охраняет ее чудище с трансцендентным числом ног, по кличке Декремент. Тот детерминант надо достать и приравнять нулю».
Показал им Ади Аба Ата дорогу, и вышли по ней братья к границам непустого множества, заполненного несжимаемой жидкостью. Стоят, гадают, как им быть – не знают. Вдруг откуда ни возьмись – сигма-рыба. «Вот и пригодилась я вам, добрые молодцы!» Перевезла их всех, объяснила дорогу дальше. Не успели братья и двух периодов пройти, преградил им путь разрыв второго рода. Опечалились векторы. Да предстал перед ними малый параметр. «Вот и пригодился я вам, братья!». Ударился оземь, разложился по своим степеням, и перешли братья на другую сторону. «А теперь, – говорит им параметр, – идите по следам матриц, прямо до изолированной точки». Отыскали братья следы, смотрят – расходятся они на три стороны. Отправились они каждый по своему направлению. Шел-шел I1 – вдруг как из-под земли выросли перед ним неисчислимые орты хана Банаха, все, кроме, быть может, одного, одетые в жорданову форму, подстриженные под скобку Пуассона. «Эх, – опечалился вектор, – нет со мной моих любимых братьев! Да ничего, I1 в поле воин!» – и бесстрашно бросился на врагов. А тут и братья подоспели. Одолели супостата. Вдруг задрожало все вокруг, зарезонировало. Разверзлась земля, и появилось перед векторами чудище Декремент. Не растерялись братья, накинули на него веревочный многоугольник. Запуталось в нем чудище. Издохло. Нашли братья полином, разрыли корни, разрубили узлы, открыли икосаэдр, достали додекаэдр, извлекли детерминант... да и приравняли его нулю. Тут и пришел конец Вандермонду. И появилась перед братьями красавица Резольвента, живая и невредимая.
...Что и требовалось доказать. Примечание 1 Сказка написана для случая n0 = 3. Пользуясь методом полной математической индукции, читатель без труда обобщит ее на случай любого n > n0. Примечание 2 Обратное, вообще говоря, неверно.

МОСКОВСКИЙ ВЕЧЕРНИЙ МАШИНОСТРОИТЕЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ (МВМИ)

В.В. Капырин

Московский вечерний машиностроительный институт (МВМИ) был создан приказом Президиума ВСНХ СССР в 1929 году, призванный дать высшее образование рабочим и демобилизованным после гражданской войны красноармейцам.

В первые годы (1929—1931) занятия проводились в аудиториях Высшего технического училища им. Баумана. Одновременно в Большом Вузовском (Большом Трехсвятительском) переулке было заложено здание вновь организованного института. Однако, вскоре его фундамент был передан созданному в то время Московскому торфяному институту. МВМИ же разместился в пустовавших со времен революции банях на Шаболовке. В этих помещениях он просуществовал до 1961 года, пока Московский торфяной институт не был переведен в г. Тверь.
Здание Московского вечернего машиностроительного института на Шаболовке (1931-1961)
С 1929 по 1961 год институтом было подготовлено большое количество квалифицированных специалистов по машиностроительным специальностям. В вузе преподавали известные учёные, в частности лауреат Сталинской премии, д.т.н., заслуженный деятель науки и техники РСФСР, профессор Городецкий Иосиф Ефимович, который с 1931 по 1937 год работал инженером на заводе «Калибр». В 1937—1957 годах работал в бюро взаимозаменяемости Министерства станкостроительной и инструментальной промышленности СССР: начальник научно-технического отдела, главный инженер, директор. Одновременно в 1931—1940 годах Городецкий И. Е. преподавал в Московском вечернем машиностроительном институте. За 10 лет работы в МВМИ Городецкий И.Е. много сделал для создания и развития научно-педагогической базы института. Работая в МВМИ, он создает и возглавляет кафедру «Взаимозаменяемость и техника измерения». С 1939 года Городецкий И.Е.— профессор по кафедре «Взаимозаменяемость и техника измерения» Московского вечернего машиностроительного института.

ГОРОДЕЦКИЙ ИОСИФ ЕФИМОВИЧ

Родился в 1903 году в селе Шпола, Черкасской области. В 1929 году окончил Киевский политехнический институт. В 1931—1940 годах преподавал в Московском вечернем машиностроительном институте (МВМИ), с 1939 года— профессор по кафедре «Взаимозаменяемость и техника измерения» МВМИ. Умер 28 января 1957 года.
В 1940 году в Станкине создается кафедра «Метрология и приборостроение». Основателем кафедры является выдающийся метролог и педагог, заслуженный деятель науки и техники РСФСР, лауреат Государственной премии СССР, проф., д.т.н. И.Е. Городецкий». Талантливый организатор и крупный специалист И.Е. Городецкий создал кафедру «Метрология и приборостроение» при широком взаимодействии с промышленностью, в первую очередь, с Бюро взаимозаменяемости, заводом "Калибр", Государственным Комитетом по делам мер и измерительных приборов СССР и другими организациями. Это обстоятельство обеспечивало высокое качество учебного процесса и развитие научной работы по наиболее важным проблемам машиностроения. На кафедре «Метрология и приборостроение» Станкина выросли многие замечательные ученые и педагоги: профессора, д.т.н. Г.А. Апарин, Г.Д. Бурдун, Б.А.Тайц, С.С. Волосов, Н.Н. Марков, В.И. Телешевский, доценты, к.т.н. В.П. Коротков, М.Я. Шегал, Г.А. Злодеев и др. В 1950 году выпускник кафедры «Метрология и приборостроение» Коротков В.П. приглашается работать в Министерство высшего и среднего специального образования РСФСР в отдел кураторов вузов. В это время возникают разногласия между центральной Московской властью и Ленинградской администрацией. Москва принимает решение заменить не только часть чиновников ленинградской администрации, но и руководителей ряда крупных предприятий и высших учебных заведений. В 1952 году Министерство высшего и среднего специального образования РСФСР назначает ректором Ленинградского института точной механики и оптики (ЛИТМО) молодого ученого Короткова Владимира Петровича. Однако дружный профессорско-преподавательский коллектив старейшего вуза страны отрицательно воспринял назначение нового ректора. Возник конфликт, который получил широкую огласку в ленинградской прессе. В 1953 году Министерство отзывает Короткова В.П. в Москву и назначает его ректором Московского вечернего машиностроительного института. Владимир Петрович Коротков хорошо знал историю создания и развития МВМИ, т.к. его наставник и учитель профессор Городецкий И.Е. много лет работал в МВМИ и принимал непосредственное участие в открытии и становлении этого вуза.

КОРОТКОВ ВЛАДИМИР ПЕТРОВИЧ

В 1953-1961 годах ректор Московского вечернего машиностроительного института.
На посту ректора МВМИ раскрываются организаторские способности Короткова В.П. Он начинает с укрепления профессорско-преподавательского состава института. Приглашает работать в институт на постоянной (штатной) основе известных ученых и педагогов: д.т.н., профессора Спицина А.Н., д.т.н., профессора Мариенбаха, д.ф-м.н., профессора Бронштейна, д.т.н., профессора Тайца Б.А., д.э.н., профессора Шульгалтера, к.т.н., доцента Шегал М.Я., к.т.н., доцента Злодеева Г.А., к.т.н., доцента Жукова В.И., к.т.н., доцента Стаева и др. К 1961 году были полностью укомплектованы высоко - квалифицированными штатными преподавателями все гуманитарные, общеобразовательные и выпускающие кафедры института. Большинство заведующих выпускающими кафедрами института работали выдающиеся ученые и педагоги, доктора технических наук, профессора, лауреаты Государственных премий, заслуженные деятели науки и техники РСФСР. С особой гордостью ректор МВМИ Коротков В.П. представлял кафедру Иностранных языков, которая вела обучение студентов института английскому, французскому, немецкому и испанскому языкам. Заведующей кафедрой была замечательная женщина, много лет проработавшая вместе со своим мужем в Германии, кандидат педагогических наук, доцент Эрик Изюм Салиховна Рохманкулова. В 1953 году Коротков Владимир Петрович создает в МВМИ новый приборостроительный факультет. Институт начинает вести подготовку специалистов по специальности 0531 «Приборы точной механики». Деканом факультета назначается молодой ученый, выпускник Станкина, к.т.н., доцент Злодеев Герман Алексеевич. Заведующим выпускающей кафедры «Приборы точной механики» назначается д.т.н., профессор Тайц Борис Аркадьевич. На Приборостроительном факультете, на базе кафедры «Взаимозаменяемость и техника измерений», созданной еще профессором Городецким И.Е., Коротков В.П. создает новую кафедру «Метрология и технические измерения» и становится ее руководителем. Первая кафедра «Метрологии» была создана в 1940 году профессором Городецким И.Е. в Станкине, а затем уже появились такие же кафедры в МВТУ им. Баумана, МВМИ, в Московском авиационном институте, МАТИ и многих других вузах страны. Мне удалось побывать на многих кафедрах «Метрологии» различных вузов страны и могу с полной уверенностью сказать, что по своему методическому и техническому обеспечению учебные лаборатории кафедры «Метрология и технические измерения» Московского вечернего машиностроительного института были лучшими. Очевидно, что при создании учебных лабораторий кафедры учитывался опыт работы кафедры «Взаимозаменяемость и техника измерения» МВМИ, созданной и долгие годы возглавляемой профессором И.Е. Городецким и то, что профессорско-преподавательский состав кафедр Приборостроительного факультета МВМИ на 100% состоял из учеников профессора Городецкого И.Е. - выпускников кафедры «Метрология приборостроения» Станкина. Ректорат, библиотека, кафедры и учебные лаборатории МВМИ размещались в здании на Шаболовке. Лекции и семинарские занятия проводились в зданиях института Стали и сплавов, Горного и Геолого-разведывательного институтов, располагавшихся неподалеку на Ленинском проспекте 6. Как только в 1961 году Московский торфяной институт начал вывозить свое оборудование из здания на Большом вузовском переулке (Большой Трехсвятительский) в связи с переводом института в г. Калинин (Тверь), Коротков В.П. отдает приказ о срочном переезде всех подразделений МВМИ в освобождающееся здание Московского торфяного института. Коллектив МВМИ, поддержал своего ректора. В первую неделю удалось переместить на освободившиеся площади: ректорат, бухгалтерию, отдел кадров, библиотеку и ряд кафедр института. Короткова В.П. вызывают в министерство высшего и среднего специального образования РСФСР к Министру Столетову Всеволоду Николаевичу, который в достаточно грубой форме приказывает ему прекратить захват здания, ранее принадлежавшее Московскому торфяному институту, так как есть решение разместить в этом здании Министерство высшего и среднего специального образования РСФСР.

СТОЛЕТОВ ВСЕВОЛОД НИКОЛАЕВИЧ

Министр высшего и среднего специального образования РСФСР 1959 – 1971 годы.
Следует отметить, что в те времена Министерство высшего и среднего специального образования СССР и Министерство высшего и среднего специального образования РСФСР своих помещений не имели и размещались: Союзное министерство на площадях Архитектурного, а Республиканское на площадях Горного институтов. Коротков В.П. напоминает Министру, что здание бывшего Московского торфяного института изначально проектировалось для МВМИ и будет справедливо, если оно вернется к тому, для кого предназначалось. Он пытается объяснить Министру, что здание Торфяного института проектировалось и строилось специально для высшего учебного заведения. Коротков В.П. пытается объяснить Министру, что было бы целесообразнее спроектировать и построить новое здание специально для нужд Министерства высшего и среднего специального образования РСФСР. Министр не соглашается с предложениями Короткова В.П. и приказывает ему отдать распоряжение о прекращении переезда МВМИ в здание Торфяного института. Коротков В.П. отказывается выполнять приказ Министра. МВМИ продолжает перемещение оборудования кафедр, лабораторий, и административных подразделений по мере освобождения помещений Торфяным институтом. Одновременно начинается перевозка столов и стульев чиновников министерства. В газете «Вечерняя Москва» выходит большая статья, написанная известными учеными, педагогами МВМИ, докторами технических наук, профессорами, лауреатами государственных премий, авторами учебников и учебных пособий по которым учатся студенты всех технических вузов Советского Союза: Спициным Н.А., Мариенбахом, Тайцем Б.А. и др. В статье отмечались заслуги коллектива института. Авторы статьи отмечали, что Московский вечерний машиностроительный институт был создан в трудные годы индустриализации страны. В годы, когда страна остро нуждалась в своих инженерных кадрах. Институт не прекращал работу и во время Великой Отечественной войны, продолжая готовить инженерные кадры так необходимые для заводов Москвы и ближайшего Подмосковья. Отмечались в статье достижения института, достигнутые за последние годы, так и трудности, связанные с нехваткой аудиторного фонда для проведения научных исследований и учебных занятий со студентами. В статье отмечалось, что переезд чиновников Министерства в здание Торфяного института приводит к разрушению аудиторий и уничтожению уникальных лабораторий, так необходимых МВМИ. Авторы статьи настаивали на том, что здание Торфяного института должно быть передано МВМИ, а для Министерства высшего и среднего специального образования должно быть подобрано другое помещение или построено специально спроектированное для нужд Министерства здание. Настойчивость и упорство ректора МВМИ Короткова В.П., статья в газете «Вечерняя Москва», сыграли свою роль в борьбе с руководством Министерства высшего и среднего специального образования РСФСР за здание Торфяного института. Однако следует отметить, что главную роль в этой борьбе сыграл счастливый случай. В это время на кафедре «Организация производства» МВМИ работала дальняя родственница Леонида Ильича Брежнева, который с мая 1960 года по июль 1964 года занимал должность Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Родственнице удалось показать Леониду Ильичу статью в газете «Вечерняя Москва». Леонид Ильич, ознакомившись с содержанием статьи, пригласил к себе на прием ректора МВМИ Короткова В.П. Леонид Ильич, в 1935 году окончил вечерний Запорожский металлургический институт. Он внимательно, с пониманием выслушал Короткова В.П. и поддержал его. Леонид Ильич связался по телефону с Министром высшего и среднего специального образования РСФСР и объяснил ему, что в данном вопросе Министр неправ. Леонид Ильич рекомендовал Министру передать здание Московского торфяного института Московскому вечернему машиностроительному институту. Так в 1961 году произошло историческое событие. Здание, фундамент которого закладывался в далеком 1930 году для строительства МВМИ, а затем передано Московскому торфяному институту, было возвращено Московскому вечернему машиностроительному институту. Руководство Министерства высшего и среднего специального образования РСФСР в лице Министра Столетова В.Н. не могло простить ректора МВМИ Короткова Владимира Петровича за его принципиальную позицию, занятую в борьбе за здание Московского торфяного института. В том же 1961 году, сразу по окончании переезда МВМИ в новое здание, Коротков В.П. был вынужден покинуть должность ректора института, и переходит работать первым заместителем Председателя Комитета стандартов СССР. Новым ректором Московского вечернего машиностроительного института в 1961 году Министерство назначает д.т.н., профессора, лауреата Государственной премии Шмыкова Алексея Андреевича, до этого занимавшего должность ректора Всесоюзного заочного машиностроительного института (ВЗМИ). Однако профессор Шмыков А.А. пробыл на посту ректора МВМИ недолго. Уже в июне 1962 года Московский вечерний машиностроительный институт был реорганизован в Московский институт электронного машиностроения, ректором которого был назначен к.т.н., доцент Арменский Евгений Викторинович. Перейдя работать в Госстандарт СССР, Коротков В.П. остается работать заведующим кафедрой «Метрология и технические измерения» в МВМИ. В 1961 году В.П. Коротков совместно с профессором Б.А. Тайцем создает учебник «Основы метрологии и точности механизмов приборов». М. Машгиз 1961г. 400с. Этот труд сыграл огромную роль в подготовке инженеров-метрологов для машиностроения. Серьезные разногласия Короткова В.П. с Министром высшего и среднего специального образования РСФСР Столетовым В.Н., вынужденный уход с должности ректора института и переход на ответственную работу в Госстандарт СССР вызвали огромное нервное перенапряжение молодого организма (Короткову В.П. не было еще 40 лет). В марте 1962 года у Короткова В.П. случается тяжелый инсульт. Поскольку он занимает высокую государственную должность, его размещают в Центральной клинической больнице в Кунцево. Лучшие врачи, отличное медицинское оборудование, хороший медицинский уход, поддержка семьи, сделали свое дело. Через несколько месяцев Коротков В.П. выписывается из больницы, оформляет инвалидность и приступает к работе в качестве штатного заведующего кафедрой «Метрология и технические измерения», уже Московского института электронного машиностроения. В настоящее время в здании бывшего Московского вечернего машиностроительного института на Шаболовской улице, размещается «Московский государственный университет технологий и управления им. К.Г. Разумовского (Первый казачий университет)». Так сложилось, что сегодня в этом университете работает в должности заведующего кафедрой «Управление качеством инновационных наукоемких производств» мой внук к.э.н., доцент Капырин Петр Алексеевич. К большому сожалению ни мой внук, ни его коллеги, работающие в МГУ ТУ им. К.Г. Разумовского, не знают, что в здании на Шаболовке 14, с 1931-1961 год размещался Московский вечерний машиностроительный институт, в котором когда то работали замечательные Советские ученые, педагоги: Городецкий И.Е., Спицин Н.А., Тайц Б.А., Коротков В.П., Злодеев Г.А., Шегал М.Я. и многие, многие другие.